– Вы должны понять, что теперь вы не можете быть обручены, потому что в ближайшем будущем тебе, Сара, никак нельзя быть обнаруженной. Магистрат Райт уже успел поделиться со мной своими последними успехами – а он действительно считает это большим достижением – и в охоте на папистов, и в охоте на ведьм, которых он обрек на смерть лишь за то, что у них на коже имелось какое-то пятно, или просто по навету соседа. – Священник придвинулся еще ближе и прошептал: – Если он узнает, Сара, кто ты такая, то, боюсь, он велит тебя арестовать и приговорить к смертной казни за то, что ты с помощью колдовства приворожила нашего молодого фермера.
Дэниел почувствовал, как тело Сары содрогнулось, словно от удара молнии, однако она так и не издала ни звука.
– Но ведь мы уже обручены, обручены по-настоящему, – сказал Дэниел, – Господь тому свидетель, и Он знает, что к Нему была обращена наша мольба, когда я надевал Саре на палец обручальное кольцо моей матери.
И тут он услышал, что людские голоса в амбаре стали громче, яростней, превращаясь в дикий рев, более всего похожий на растущий прибой. Вздыбившаяся волна людского гнева и страха грозила вырваться наружу, и по спине у Дэниела пробежали мурашки, а Сет почти скороговоркой прошептал:
– Я уверен, что Господь не сомневается в чистоте ваших чувств, но сейчас вам придется признать, что та чудесная жизнь, о которой вы мечтали, пока сбыться не может. – Он тяжко вздохнул и закончил: – Вы должны расстаться.
Дэниел потянулся к Саре, а она к нему. Но именно она первая твердо сказала:
– Мы не расстанемся.
– Они не узнают, кто она такая, – сказал Дэниел.
– Узнают, и очень даже скоро, – возразил Сет. – Кто-нибудь непременно ее выдаст, и вскоре ядовитые сплетни уничтожат всякую имевшуюся у нас надежду на то, чтобы ваш союз был всеми принят.
Дэниел все никак не мог набрать в грудь достаточно воздуха.
– Но мы не можем расстаться, – выдохнул он.
– Вы должны.
– Нет. – Это сказала уже Сара.
Они стояли плечом к плечу, сплетясь руками, объединенные общей целью. Сердце у Дэниела готово было выскочить из груди, и дышал он как-то поверхностно, судорожно. А еще ему было страшно – так страшно, как никогда в жизни.
Из дверей амбара уже начинали вываливаться деревенские жители, и священник сразу отошел от Сары и Дэниела и словно растворился в темноте, оставив их в молчании, тесно прильнувшими друг к другу.
Тайна, зашитая во рту
Я лежу в постели, но сна нет как нет. Я уже промочила злыми горячими слезами не только подушку и полотняную простыню, но и толстый тюфяк, набитый соломой. Сегодня ночью мне страшно до колик в животе; мне кажется, что он, мой хозяин, разыщет Дэниела и отнимет его у меня. Отнимет у меня мечту о новой жизни, прогонит из этого дома. Я необычайно сильно чувствую сегодня его присутствие; это он заставляет меня шептать проклятия в адрес нового магистрата, исполненного ненависти к таким, как я; впрочем, мне и самой страстно хочется наслать на него проклятие, я с наслаждением представляю себе, как он будет в страхе пресмыкаться предо мной; но все же я до дрожи боюсь, что эта неведомая сила поглотит меня целиком. И сознаю, что должна гнать от себя ту тень, которую мельком вижу краешком глаза, вынуждена с нею сражаться.
Когда же я наконец засыпаю, мне снится Энни. Она стоит передо мной, странно белая и застывшая, и в ее густых волосах запутались ветки, а коленки, как всегда, грязные и исцарапанные. И она что-то говорит шепотом, и эти слова, вытекая из ее уст, словно наматываются на катушку, создавая некий кокон; они тонкие и серебристые, как осенняя паутинка; а потом они начинают опутывать меня, и в итоге я и сама превращаюсь в кокон и больше не могу ни двигаться, ни говорить, ни видеть, но знаю, что Энни больше нет, она ушла навсегда, ее больше никогда в моей жизни не будет, а все из-за того, что я стояла и смотрела, позволяя всему этому со мной случиться.
* * *
Очнувшись от этого кошмарного сна, я слышу, как внизу Дэниел громко убеждает отца, что мне необходим отдых, ибо я сражена горем из-за случившегося с Филлис. Мистер Тейлор меня любит, я хорошая доярка, так что он, проявив снисходительность, охотно позволяет мне отдохнуть днем пару часов.
Но прежде я должна помочь Бетт со стиркой и глажкой, и мы с ней тащим огромную корзину с бельем на берег реки. Сама эта работа мне, в общем, нравится, но сегодня я что-то совсем не хочу оказаться в компании деревенских женщин.
Щелок, в котором мы замачиваем белье, щиплет глаза, и я забредаю подальше в воду и вываливаю в реку белье, а потом по очереди расстилаю каждую вещь на камне и бью по ней вальком. Работа тяжелая, но приносящая удовлетворение. Сегодня Бетт, чувствуя мое настроение, не болтает, не шутит, не смеется, не брызгает в меня водой, как обычно; она притихла и украдкой поглядывает на детей, играющих на берегу, и выражение лица у нее примерно такое же, как у Энни, когда та смотрит на человека, который ест сладкий пирог. Но уши я себе заткнуть не могу, так что все равно слышу, как деревенские женщины судачат насчет Филлис: что, мол, они давно знали, какая она на самом деле дурная, просто она хорошо свое черное нутро скрывала, и ничего удивительного, что она так плохо кончила.
От злости я начинаю особенно сильно молотить по белью вальком и нечаянно обрызгиваю женщину, которая стоит ближе всех. На реке я ее вижу впервые, но помню, что она иногда приходила к маме за мазью, чтобы снять какое-то кожное воспаление. Я моментально от нее отворачиваюсь и тихо говорю:
– Извини, пожалуйста.
– Ничего. – Она пристально на меня смотрит. – А знаешь, по-моему… Мы с тобой никогда раньше не встречались?
Я наклоняюсь и начинаю тщательно изучать белье в поисках оставшихся пятен; сердце мое стучит как бешеное.
– Нет.
– Но я точно… Просто не могу вспомнить, где же это было. Но я точно тебя откуда-то знаю!
Бетт быстро встает между нами, отгораживая меня от этой женщины, и говорит:
– Ой, да просто у нее лицо такое! Вечно всем кажется, что они ее сто лет знают, а на самом деле только что впервые ее увидели. – Она ласково треплет меня по плечу, незаметно подталкивая к берегу: – Я ведь правду говорю, да?
Я пытаюсь весело рассмеяться:
– Да, точно.
– Видишь, как она смущается, а ведь совсем не виновата, – продолжает болтать Бетт. – Да, все хочу у тебя спросить: как там твой сынок? Все такой же хулиган?
Женщина в ответ смеется и безнадежно машет рукой. А мне очень хочется поблагодарить Бетт, но она машет мне рукой: уходи, уходи. И кричит:
– Ладно, иди уж, я сама все и выполощу, и выжму, у тебя и так на коровнике работы полно.
* * *
Проходя через деревню, я собственными глазами вижу последствия той речи магистрата. Тут уж сомнений быть не может. На каждое крыльцо выставлен ведьмин кувшин, на каждом подоконнике красуется крест, сделанный из куска плавника, или кукурузного початка, или просто из скрученных пучков соломы. И на многих стенах нарисован крест или написано какое-нибудь изречение из Библии. И такая непривычная тишина стоит, что я слышу даже стук собственных башмаков по земле. Никто не гуляет по улице, никто не обменивается новостями с соседом, никто не флиртует с девушками, без дела слоняясь по берегу залива. И в этой тишине я вдруг слышу чьи-то быстрые и легкие шаги.
