У меня такое ощущение, словно земля плывет у меня под ногами. Я хватаюсь за Бетт, и она крепко сжимает мою руку. Упоминание о зайце-оборотне – слишком опасный для меня знак.
Миссис Шоу смотрит на мальчишку, вытаращив от удивления глаза и раскрыв рот.
– Не было такого, – лепечет она. – Мальчик ошибся. Не было меня там, Господь сви…
Но договорить ей не дают. Теперь уже из толпы доносятся возгласы негодования, обвинения в колдовстве и прочих злодеяниях. Мистер Шоу снова предпринимает тщетную попытку освободить жену, бормоча скороговоркой нечто невразумительное насчет Бога и молитв, и мне совершенно ясно, что ни Бог, ни уговоры, ни слова молитвы не спасут ни его, ни ее.
– Я твердо намерен отправить вас на виселицу за ваши грехи, – говорит магистрат Райт. – Не сомневаюсь, что Господь поддержит меня в моих устремлениях.
Миссис Шоу, услышав это, пронзительно вскрикивает и с рыданиями валится на землю, увлекая за собой и магистрата, но тому удается устоять на ногах, и он, окинув разъяренным взглядом собравшихся, кричит:
– А вы что, грешники, стоите? Хотите, чтобы эта ведьма и ее муж-папист от расплаты ушли? А ну хватайте его! Помогите мне их обоих в кутузку отправить!
Я, стиснув руку Бетт, шепотом спрашиваю:
– Но ведь… они только что из церкви вышли, как же можно?..
Она только головой качает:
– Сегодня можно и в церкви. Это раньше такое запрещено было.
Я только смотрю, я ровным счетом ничего не предпринимаю, а обоих Шоу уже волокут прочь. Женщина идет с трудом, прихрамывая, и теперь уже молчит; от ее башмаков на пыльной дороге остается заметный след. Гэбриел помогает магистрату: он крепко держит мистера Шоу повыше локтя своей мясистой ручищей. Я пытаюсь высмотреть в толпе Дэниела, но ни его, ни Сета что-то не видно. Что ж, время магистрат Райт выбрал весьма удачно.
– Неужели их и впрямь повесят? – не могу поверить я.
Бетт вытирает мокрые глаза.
– Наверно. Папистов теперь так наказывают.
Я медленно обвожу глазами толпу, неторопливо вытекающую с церковного двора. Эти женщины помогали мне полоскать в речке белье, они всегда приветливо обо мне спрашивали, когда приходили на фермерскую кухню, чтобы испечь хлеб в тамошней большой печи. Но те же самые женщины в моей прошлой жизни отталкивали меня, гнали прочь, швырялись камнями, а то и волосы мне выдирали, если я осмеливалась попросить у них несколько жалких монет.
Рассудок мой, видно, слегка помутился: теперь мне кажется, что лицо каждой из них повернуто ко мне и все эти лица искажены ненавистью и подозрительностью. А еще мне кажется, что они узнают меня. И я понимаю: если моя тайна действительно будет раскрыта, то дальнейшая судьба нашей семьи совершенно очевидна.
* * *
Чем я ближе к чумному холму, тем сильней воздействует на меня поглотившая его тень той тьмы.
Но, как ни странно, никакого запаха черной белены я не чувствую, значит, Сета у нас нет, и я разочарована, ибо так надеялась услышать от него добрую весть.
Энни выбегает мне навстречу, когда я еще только подхожу к дому.
– Я твои шаги сразу узнала, – говорит она. – Джон сказал, что это Сет, он вроде как прийти должен, а я сразу поняла, что это ты.
Энни такая тепленькая, мягонькая, так и хочется прижать ее к себе покрепче. И уже успела вырасти с тех пор, как я в последний раз ее видела. Я обнимаю ее, вдыхая исходящий от ее спутанных волос запах земли и лесных деревьев.
Но она довольно быстро высвобождается из моих объятий, тянет меня за юбку, ищет у меня за спиной, потом, чуть отступив, подбоченивается и хмурит брови:
– А где же еда?
Аккуратный узелок с приготовленной едой так и остался лежать у меня под кроватью. Я так хотела поскорее попасть домой, что бросилась бежать на чумной холм сразу после церкви. В наказание я больно щиплю себя за руку. Ведь совсем еще недавно я и сама здесь жила, как же я могла забыть, сколь важна для них еда!
Я падаю перед сестренкой на колени, беру ее за руки:
– Извини, Энни. Я забыла. Но на неделе я все непременно принесу.
Она вырывает у меня свои руки, отступает и начинает задумчиво грызть ноготь, решая, как ей относиться к совершенному мной предательству. Потом осторожно касается пальчиком вышивки на моем чепчике и говорит:
– Ну ладно. Тогда я тебе кое-что сейчас подарю.
И она стрелой уносится в сторону леса.
Я вхожу в дом. Мама, стоя ко мне спиной, помешивает суп из крапивы.
– А Джон был уверен, что это Сет, – не оборачиваясь, говорит она.
– Я его утром видела, – сообщаю я. – Он наверняка сегодня придет.
– Я так и понял, – говорит Джон. Он сидит за столом и строгает палочку. – У него уже приступ меланхолии начинался, когда я в последний раз его видел.
– И когда же это было? Когда ты в деревне всякими гнусными делами занимался?
Это обвинение слишком рано вылетает у меня изо рта и звучит совсем не так убедительно, как я планировала. Они оба молчат, даже не шелохнутся, а через некоторое время мать оборачивается, вытирает руки подолом юбки, подходит ко мне, обнимает, и я, наконец, замечаю, какое у нее красное распухшее лицо, а под левым глазом глубокая царапина.
– Господи, что еще случилось? – в тревоге спрашиваю я.
Она бросает на Джона выразительный взгляд и машет рукой: дескать, уходи поскорей.
– Да ничего особенного, просто какая-то женщина в деревне на меня набросилась. Клялась, что это я на ее чрево бесплодие наслала. А Росопаса со мной не было, я его с одним поручением послала, так что он даже предупредить меня не мог.
Джон фыркает. Он так и не убрался из дома.
– А причина ее бесплодия, – уверенно заявляет он, – не в колдовстве или проклятии, а в том, что у ее мужа вкусы совсем другие, насколько я слышал. Он с мужчинами любиться предпочитает.
– Ох, мама! А ты мазью-то помазалась?
– Конечно, помазалась. Не пугайся, девочка, ничего страшного не произошло. Мне такое не впервой.
И она, чуть отступив назад, осматривает меня с головы до ног. Почти так же, как меня только что осматривала Энни. Я тут же вспоминаю про забытый под кроватью узелок.
– Мам, извини, я еду забыла.
– Значит, явилась только для того, чтобы нос в наши дела сунуть, а нам даже поесть не принесла! – ядовитым тоном вставляет Джон.
– Да я за тебя, дурак, испугалась! О тебе только и разговоров в деревне. И потом, я тебя видела…
Он вскакивает. Палочка летит на пол, однако нож он из рук не выпускает.
– Хорошо тебе, – обиженно кричит он, – надела новые одежки и сразу в деревенскую девку превратилась! Небось уж и забыла совсем, чем нам заниматься приходится, чтобы как-то выжить.
