– Сёзя, Сёзя…
Мне было не до братика. Стало очень горько от мысли, что за лето Маргаритка подружится с другим мальчиком, будет с ним играть, смеяться, хлопать ресницами, придумывать кукольный театр… а я буду один… Расстройство моё заметила мама и попросила отца, чтобы он взял меня на свою работу – на стадион «Динамо».
– А завтра и возьму. Завтра футбол как раз будет: «Торпедо» – «Динамо».
Охото-рыболовная секция разместилась на стыке южной и западной трибун стадиона, прямо под ними. Громадные окна и наклонный потолок, много зелени, кресла в шкурах, чучела – головы кабанов и лося с короной рогов, волк с разинутой пастью, орёл, поймавший зайца.
Перед окнами охото-рыболовной секции находилась волейбольная площадка, и там тренировались девушки. Я нашёл себе занятие – бегал за мячом, если он далеко улетал, и ногой отбивал его в сторону спортсменок. Тренер волейболисток был охотником и состоял у папы моего в секции. Неподалёку дяди-рабочие в одинаковых спецовках ремонтировали разрушенную бомбой во время войны часть трибуны. Говорили они на каком-то другом, непонятном языке.
– Это немцы, – сказал мне тренер, – воевали против нас, бомбили – теперь вот строят… Военнопленные, а вон на досках два солдата с автоматами – это конвой, они охраняют, сторожат их, чтобы не сбежали… А Германия ихняя далеко – бежать бесполезно.
Потом мы с папой и волейбольным тренером пошли смотреть футбол. От нашей секции через коридор была дверь, выходившая на трибуны стадиона. Там даже был небольшой огороженный закуток человек на восемь.
На зелёное поле выбежали футболисты в синих футболках и белых трусах. «Наши, динамовцы», – сказал папа, и с этой минуты динамовцы стали и моими – стали моими навсегда. Я переживал за них изо всех сил: кричал, хлопал в ладоши, прыгал. Свистеть я тогда ещё не умел.
На стадионе было много людей, и когда динамовцы забивали гол, одни дяди хлопали и кричали, а другие сидели молча. Я спросил папу:
– А почему вот эти дяденьки не хлопают?
– Они не за «Динамо» болеют, а за «Торпедо».
– Болеют?
– Ну да, болеют.
– И у них температура есть?
– Наверное, есть… градусов сорок.
Команда «Динамо» выиграла – счастью моему не было границ (я и по сей день помню вратаря Хомича, нападающего Бескова, капитана команды Семичастного). Я тогда очень радовался за динамовцев: какие молодцы! Сколько людей на стадионе – и все их знают. Какие они знаменитые! Наверное, это здорово – быть знаменитым.
На июль месяц, на вторую смену, родители решили отправить меня в лагерь. Построили нас, ребятню, мальчиков и девочек, в колонну у северной трибуны стадиона «Динамо», и двинулись мы к Белорусскому вокзалу. Я шагал вместе со своим отрядом, а рядом со мной шла мама. Поезд тронулся, мама помахала мне рукой, а я в ответ тоже отчаянно замахал и… расплакался – опять без мамы… Станция Дорохово, сели в автобусы. Пионерский лагерь «Руза» (через шесть лет я найду здесь свою судьбу).
В августе стали собирать меня в школу. Тётя Оля, папина сестра, принесла обноски своего сына Вовки: две рубахи, куртку и шаровары – плохонькие, но моя мама могла делать чудеса. Она отпорола заношенные до дыр воротники рубашек, поставила заплатки, перевернула и вшила на ручной швейной машинке. То же проделала и с манжетами – рубахи как новые. Курточку и шаровары оставили «до лучших времён» – когда вырасту. Купили мне дерматиновый портфель, букварь, тетрадки и карандаши.
Перед самой школой, в конце августа, отец Люськи – большой, как шкаф, милиционер – принёс четыре входные контрамарки в цирк. Про цирк я слышал только из разговоров, что там и слоны учёные бывают, и люди по воздуху летают, и девушек сжигают. Сплошные чудеса! Люська объявила, что в цирк пойдут они с мамой и возьмут ещё Вовку и Лёльку из соседней квартиры. Я в пролёте – наши не пляшут. Обида подкатила, хоть плачь. Но не было бы счастья, да несчастье помогло! Лёлька заболела, у неё поднялась температура, и Люська, снизойдя до меня, процедила: «Собирайся, тебя возьмём».
Сердце моё плясало от радости: «Цирк!» И вот она, волшебная страна, одни чудеса! Там тётя бегала по проволоке; дядя скакал на лошади, стоя верхом, а потом наоборот – головой вниз, под лошадью; другой дядя подкидывал вверх много колец и ловил; ещё один бочки ногами крутил. Но больше всех мне понравился дядя Карандаш. Он такой был смешной, и всё он так неправильно делал, что весь цирк, все люди смеялись, визжали, хлопали и топали. Я смеялся громче всех, отбил себе ладоши, а когда цирковая сказка закончилась, заплакал – мне так хотелось пожалеть дядю Карандаша.
– Чего ты плачешь? – допытывалась Люська.
– Ослика жалко…
– Рёва-корова, – усмехнулся Вовка.
Дома баба Таня сообщила, что заезжал хромой Сергей – тот самый, что мне калоши сделал из бельгийской красной резины. Приехал устраиваться работать на стройку, рассказывал, что сын его старший «дужа вумный», что «у ху зу ю поступил».
– В ФЗО
[7], – поправила бабу Таню мама.
– Я и говорю – у ху зу ю… Одёжу яму дали и шинель – во куды гляди, а не в бутылку!
«Первый раз в первый класс». Первого сентября был дождь. Меня, постриженного под машинку, в школу повёл папа. Из-за дождя нас собирали не в школьном дворе, а в актовом зале. Классы построили в длину, в шеренги по росту. Мой класс – первый «А»; впереди стояли ребята повыше, а я оказался последним. Учительница наша Мария Ивановна, полная, строгая, с синим орденом на груди, повела нас в класс.
Школа мужская – одни мальчишки. Двое или трое моих одноклассников пришли с цветами. Соседом по парте у меня был Вовка Савин. Я хотел сидеть с Колькой Николаевым из нашего двора, но грозная Мариван (так мы с первого дня звали учительницу) решила по-своему.
Сосед Вова проверил чернильницу – сунул туда палец, стал показывать ребятам, сидевшим позади. Это их развеселило. Вовка второй раз обмакнул – уже полкласса смеялось. Подошла Мариван, дала ему кусок промокашки, чтоб он вытер чернила, затем костяшками пальцев дала Вовке зуботычину и, схватив за ухо, повела в угол.
– Здесь школа, здесь не балуются. До конца урока будешь стоять в углу.
Так начались школьные годы.
К 7 Ноября, который был красным днём календаря, мама моего одноклассника Саши Тихомирова организовала концерт. Кто-то пел, кто-то стихи читал. Меня взяли в группу клоунов Петрушек. Первым – самый длинный по росту – шёл Сашка Тихомиров, за ним Сашка Пасынский, третьим – Серёжа Неклюдов, четвёртым – Шишкин, и замыкал шествие клоунов я. Мама Тихомирова репетировала с нами куплеты, учила пританцовывать. Надели нам на головы колпаки с кисточками, нарисовали губной помадой красные кружочки на щеках, на шею прицепили воротники с бумажными лентами. Учительница пения заиграла на пианино, и мы, припрыгивая враскорячку, двинулись на сцену. В зале сидели два первых класса и три вторых.
