Здание МИДа превзошло все другие в округе не только по высоте, но и по красоте. Цвета жёлтого опала с цоколем из красного гранита, а высоко на фасаде великолепный герб СССР.
В Антифашистский комитет советских женщин пришло письмо от француженки (звали её Маргарита Легр), пожелавшей переписываться с русской. Она хотела знать, как живут в Советском Союзе женщины, у которых есть семья, дети и которые при этом работают. Письмо из комитета направили на электроламповый завод, и парторганизация поручила вести переписку моей маме. От партийных поручений не принято было отказываться.
И вот в нашей комнате появилась дама с ярко-красной гривой и ярко-красными губами, с красного цвета ногтями и в красных коралловых бусах – Элина Евсеевна. Она работала в этом самом комитете, и её обязали помогать сочинять письма для Маргариты Легр. Она принесла само заграничное письмо и его перевод на русский, напечатанный красным шрифтом на пишущей машинке. Мама прочла текст на русском, и потом с красной тётей они долго обсуждали, что и как следует написать в ответном письме. Беседовали, попивая чай, и Элина Евсеевна что-то записывала в свой блокнот. Иногда она прерывала маму:
– Нина Михайловна, мне кажется, об этом не надо писать. У нас есть трудности, но они же временные. Я думаю, сначала надо осветить положительные стороны жизни при социализме. Наш комитет называется Антифашистским, и главная его задача – это сплочение людей всего мира в борьбе против войны, во имя мира.
Наметив план ответного письма, красная тётя ушла. Второй её визит состоялся недели через две. Появилась она с текстом письма, которое наша мама должна была написать француженке якобы от себя. Под диктовку Элины Евсеевны мама на чистом листе своей рукой выводила правду и небылицы о советской жизни. Писала она о бесплатном образовании, бесплатной медицинской помощи, ежегодном снижении цен на продовольственные и промышленные товары, о том, что у нас нет безработицы. Писала, что у неё хватает времени не только на работу, но и на отдых, на воспитание детей, на чтение книг, что ходит с мужем в театры и кино.
Что сказать… конечно, на работу времени хватало – общественно полезный труд был и основным занятием, и смыслом жизни советских граждан. А насчёт всего остального… рассказ о культурном досуге и отдыхе был большим преувеличением. Дома забот после рабочего дня на заводе было немало – накормить, обстирать мужа и сыновей. На воспитание мама много времени не тратила: для принятия профилактических мер подручным средством служила висевшая в прихожей авоська с туго сплетёнными ручками – их хорошо помнит моя задница. Информацию мама получала регулярно и оперативно – каждый день бабки из нашего двора ей, возвращавшейся с работы, всё докладывали о моих проказах. И вот поставит она сумки с продуктами, снимет с вешалки авоську и раз пять стеганёт меня. Я не обижался на маму, всегда понимал, за что получаю порцию «воспитания». Отец же ни меня, ни Сашку ни разу не тронул.
За чтением книжки маму видел только в отпуске. Походы в театры она не любила – плохо слышала. В детстве переболела корью, и болезнь дала такое вот осложнение. Зато она очень любила петь, пение было для неё желанной отдушиной. В компании за столом пела, когда стирала и готовила, пела, пела даже на работе в горячем цеху. Мамины любимые песни – «Тонкая рябина», «Куда бежишь, тропинка милая», «Утки все парами».
В какой-то момент я начал осознавать, что маме одной тяжело со всем справляться, и старался, чем мог, помочь по хозяйству. Во время нашего дежурства по квартире я, по примеру Вовки Набатова, мыл пол в длинном общем коридоре. Когда же он высыхал после мытья, надо было его ещё натереть мастикой и отдраить до блеска. Эта работа требовала и сил, и терпения.
Папа… Высокого роста, ширококостный, но поджарый, сильный, с большими мягкими ладонями и, в противоположность маме, неторопливый. Пятнадцатилетним парнем он приехал в Москву в 1913-м (в этом году родилась мама). Первая работа у отца в Москве случилась на кинофабрике А. Ханжонкова – так что я кинематографист потомственный! Отец развозил на тачке по электротеатрам (синематографам) кинокартины. Около электротеатра «Художественный», что у Арбатских ворот, ломовой извозчик налетел на тачку, и она перевернулась, круглые коробки с бобинами покатились по мостовой. Кой-как отец собрал их, но части фильмов перепутались, и зрители за один сеанс посмотрели что-то из «Анны Карениной», что-то из «Обороны Севастополя», что-то из «Бесприданницы». Был серьёзный скандал, об этом происшествии написали в газете. Отца уволили с кинофабрики, и он устроился в чайную в парке «Сокольники» – кипятил в большом медном кубе воду. Закажет посетитель «пару чая» – папа заливает крутой кипяток в самовар, кладёт несколько горящих угольков в жаровую трубу, чтоб дымок шёл. А дальше половой, водрузив на конфорку заварочный чайник, несёт это пышущее жаром великолепие вместе с чайным сервизом гостю на веранду.
В армию отец попал ещё при царизме. В 1916 году он был призван в лейб-гвардии Павловский полк, воевал в Первую мировую, был ранен. Потом Гражданская война, сражался на стороне красных, попал в плен к белым, был бит шомполами, чудом выжил. В мирное время выучился на шофёра, началась у него совсем другая, сытая, жизнь. Стал зарабатывать, одеваться, ходить в театры. Откуда у деревенского парня с четырьмя классами церковно-приходской школы появилась такая тяга к искусству? Пересмотрел все спектакли МХТ, знал всех артистов этого театра, ходил на спектакли в Большой и Малый. Откуда это? А какой щёголь был! Я спрашивал папу, не боялся он одеваться, как бывшие графья, могли ведь и на Лубянку потянуть.
– У меня документ был особый, Дзержинским подписанный.
– Ты в ЧК, пап, работал?
– Я был шофёром на АМО, потом на полуторках. Иногда возил грузы и на Лубянку. Шофёр в те времена то же, что нынче космонавт.
Тогда же отец перетащил из деревни трёх братьев и сестру, все четверо получили высшее образование. Тогда же переехал жить в Сивцев Вражек. Перестал щеголять в барских костюмах, но «барские замашки» остались – любил красивые вещи. Часы «Павел Буре», картина Брюквина «Летний вечер», старинный альбом с бронзовым барельефом на обложке, раритетные курковые ружья… И ещё удивительно красиво, каллиграфически, писал. Был заядлый охотник, по-особенному, наверное, как Тургенев, Некрасов, ценил охоту и более всего любил весеннюю – на вальдшнепа, бекаса. Часто цитировал строки из некрасовской «Псовой охоты»:
Хор так певуч, мелодичен и ровен,
Что твой Россини! Что твой Бетховен!
По субботам отец покупал в гастрономе банку крабов и за ужином потчевал меня и Сашку:
– Кушайте, ребята, деликатес.
Мама с бабушкой крабов не ели – не любили.
Выстраданная трудовою жизнью, у отца была неослабевающая тяга творить добро – творить по-христиански, не задумываясь о цене. А наградой для него всегда было само делание доброго дела. Эта направленность души и есть ЛЮБОВЬ.
Гостям Пётр Никанорович всегда был рад, особенно со Смоленщины. Ни у Ивана, ни у Ольги, ни у Яши, имевших отдельные квартиры, родственники не хотели останавливаться – ехали к Петру, несмотря на нашу стеснённость в жилплощади (на пятерых комната в коммуналке чуть меньше 14 м²). Спать гостям приходилось на полу, бывало, что и по три человека. Я совсем не помню, чтобы нам это докучало – всё и всегда в таких случаях было легко и в удовольствие. А мама по этому поводу говорила:
