Вскоре на Арбате произошла ещё одна любопытная встреча. Мы с мамой отправились в «Детский мир», что был на углу со Староконюшенным. Навстречу нам двигалась интересная пара: сановитый мужчина в шапке-пирожке, с поднятым воротником пальто и высокая, тощая, как жердь, пожилая дама. Мама, узнав прохожего, поприветствовала его:
– Здравствуйте, Семён Минаевич.
– Здравствуйте… Нина, если не ошибаюсь… Михайловна, – ответил мужчина. – Очень рад, очень рад… А это вот моя супруга Матильда Генриховна. Матя, – Семён Минаевич обратился к жене, – это Нина Михайловна, жена Петра Никаноровича, я рассказывал тебе о нём. Замечательный охотник и поэтому замечательный человек, как говорил Тургенев… Да… И ещё Пётр Никанорович – мой троюродный брат… Вы с Петей всё там же живёте?
– В Сивцевом, там же, – подтвердила мама. – Вы перед войной у нас были.
– Да, да… Очень рад. Если позволите, я вас проведаю как-нибудь.
– Заходите, Семён Минаевич.
Тут заговорила Матильда Генриховна:
– Сэна, закрой горло – ты опять нашнёшь болеть.
Сама же супруга Сергея Минаевича была одета в совсем лёгкое пальтецо, перепоясанное ремнём. На ногах – ботинки с высокой шнуровкой и калоши; на голове – то ли кепка, то ли фуражка с повязанным сверху видавшим виды, шерстяным платком. Лицо Матильды Генриховны было неравномерно напудрено, на губах остатки помады, под носом маленькая капелька.
– Сэна, ты не забудешь купить хлеб?
– А деньги?
– Сэна, деньги я тебе дала.
– Когда, Матя?
– Где твой голова? Што твой память? – Пожилая дама занервничала, у неё слегка затряслась голова.
– Посмотри твой карман пальто. Не этот – этот карман-дырка. Другой…
В другом кармане Семён Минаевич нашарил рубль.
– Полбуханки шорный. Не потеряй сдаша. – Обращаясь к маме, Матильда Генриховна сказала: – Сэна – большой ребёнок… Я иду – мне ещё вешерний пошта носить.
С марками у меня получился очень хороший улов и по количеству, и по качеству. Я не успевал их отпаривать, поэтому хранил вместе с уголками конвертов. Сложил всё в большой картонный ящик и отправил на антресоль «до лучших времён». Но вдруг мой остров сокровищ канул – 1 марта помойку ликвидировали, а конверты от корреспонденции стали увозить в неизвестном направлении, и даже дворник не знал куда.
В школе решили собрать перед 8 Марта мам и устроить для них праздничный концерт. Мама Саши Тихомирова попросила меня прочитать стихи. Я увлекался Маяковским и нашёл у него подходящее случаю стихотворение «Весенний вопрос». Когда учил его, осознал, что это произведение больше шуточное, что оно для хорошего настроения. А чтобы шутка удалась, чтобы зритель откликнулся, надо придать лицу выражение как можно более серьёзное. Вот Карандаш на арене – с каким глубокомысленным видом он вытворял проказы! Публика животики надрывает от хохота, а у него лицо даже не дрогнет: чем он серьёзнее, тем выход смешнее.
Я придумал, что, прежде чем начать читать, надо сделать длинную скорбную паузу, изображая несчастье. Припомнил, как молчала директор Эльманович на траурном митинге в связи с кончиной Сталина. И если так же вот постоять, как бы собираясь с духом, то зрителя можно заманить в ловушку – он поверит.
Страшное у меня горе
(после первой строчки ещё можно паузу сделать)
Вероятно –
лишусь сна.
(дальше можно и попугать)
Вы понимаете,
вскоре
(и как будто речь идёт о чуме)
в РСФСР
придёт весна.
Я пытался с такой интонацией прочитать всё стихотворение, но на прогоне замечательная мама Саши Тихомирова была категорически против моих творческих находок. Пришлось (она настаивала) отказаться от живого чтения с обретённым отношением и свести всё к скучной декламации.
Ну как же без Элины Евсеевны?! Ввалилась, как к себе домой, шумная, весёлая, заскрипела, затараторила, что мадам Легр на этот раз не только письмо на девяти страницах прислала, но ещё две открытки (виды Парижа с высоты птичьего полёта) и маленькую бандероль – французские духи. Говорила, что маме нужно будет ответить зеркально – написать письмо и послать подарок (затраты на него возьмёт на себя комитет). А у мамы… мигрень, голова раскалывается, попросила она отложить всё это. Элина Евсеевна ретировалась, но через два дня снова была у нас. Скрепя сердце под скрипучую диктовку заскрипела мама пером… Благодарила француженку за открытки, писала, что тронута подарком Маргариты – флакончиком духов и, в свою очередь, посылает ей свои любимые духи «Красная Москва» (которых у неё никогда не было).
У нас в семье серьёзное событие – Головково. Го-лов-ко-во! На заводе маме как передовику производства предложили взять восемь соток земли в Подмосковье, за Солнечногорском. Мама с радостью согласилась, и чуть ли не каждый вечер они с папой обсуждали, как будут всё обустраивать, с чего начнут, что смогут соорудить в качестве жилья, хотя бы летнего.
В одно из воскресений во второй половине марта мама поехала смотреть участок. Вернулась полная впечатлений и восторга, говорила, что уезжать оттуда не хотелось. Но, по правде говоря, судя по её рассказам, восторгаться было нечем: заросли кустарника перед лесом… Но зато какой лес! А село какое – с церковью! И от станции всего ничего – полтора километра.
Два воскресенья в апреле родители ездили в Головково – прорубали в зарослях просеки, размечали участки. Мама – с ножовкой, отец – с топором. Перед майскими праздниками была жеребьёвка, определился наш участок. Три воскресенья в мае я вместе с родителями корчевал кусты – маме очень хотелось посадить хоть немного картошки и клубники.
Лето на пороге. Бабу Таню с её племянницей тёткой Шурой решили отправить на три месяца в деревню, меня и Сашку в пионерлагерь «Руза». С деньгами было туговато: средства нужны были и на путёвки в лагерь, и на маломальское строение на даче (появилось у нас такое понятие – «дача»). Родители решили денег не занимать, а отец продал одно из двух своих ружей Sauer. Концы с концами мы кое-как свели.
В лагере было много знакомых ещё с прошлогодних каникул. В первые же дни меня нашла Маша Львова.
– Серёжа, есть идея в честь трёхсотлетия воссоединения Украины с Россией поставить большой спектакль-представление по книге «Переяславская рада», на природе, у костра, с песнями и плясками. Для тебя есть интересная роль – Иван Гуляй-День. Сыграешь несколько сцен, но в основном надо вести сам спектакль-концерт.
Постановка была сложной. По ходу действия я выводил на сцену запорожцев с Богданом Хмельницким, представлял русское посольство, зачитывал решение Рады об объединении земель Войска Запорожского с Русским царством, русским народом – братским по крови, по вере. Дальше: Богдан Хмельницкий, русский посол, братание, песни и гопак. Очень сильно мешал костёр своим треском и жаром. Приходилось форсировать голос, а вот с костюмами нам повезло. Мне достались зелёные шёлковые шаровары, красный жупан и красные сапоги, овчинная шапка. Завершающим штрихом образа стали накладные висячие усы.
