И вот снова! Мы ещё не пришли в себя от «Спутника» – от космической победы, как в нашу жизнь ворвались «Журавли». Летит по орбите вокруг Земли наш «Спутник», круглый, с усами-антеннами, и подаёт сигналы, которые принимают во всех странах мира, а на экранах кинотеатров всего Советского Союза – «Летят журавли»
[27].
У нас в театральной студии первым этот фильм посмотрел Вовка Штейн (тихий, интеллигентный, и в глазах его неизбывная грусть еврейского народа). От «Журавлей» Вовка пришёл в совершеннейший восторг:
– Прорыв! Это другое измерение! Это на века! Это ещё один «Спутник», только в кино. Это высота! Бросайте всё – бегите смотреть!
На следующий день вместо школы пошёл в кинотеатр на «Журавлей». Посмотрел фильм днём и ещё раз вечером, а между этими сеансами бродил по улицам в состоянии нокдауна: что-то переворачивалось в сознании. Отлегло после второго просмотра. Очень обрадовался тому, что главную роль в фильме исполняла Татьяна Самойлова – дочь Евгения Валериановича. Имена создателей картины и актёров были у всех на устах: Розов, Калатозов, Баталов, Самойлова. Но больше всего говорили об операторе Сергее Урусевском, его называли гением. Фильм стал шедевром на все времена.
Прошло совсем немного времени, и в конце года вышла картина режиссеров Льва Кулиджанова и Якова Сегеля «Дом, в котором я живу», а героиню там сыграла московская школьница Жанна Болотова. Не влюбиться в эту девочку было невозможно! При взгляде на неё вспоминалось пушкинское: «Чистейшей прелести чистейший образец».
Состав студии художественного слова пополнился двумя мальчиками и двумя девочками. Один из новичков, лет десяти, здорово читал «Золотого петушка». Это был Авангард Леонтьев. Со своим острым носиком-«клювом» он и сам был похож на петушка.
В театральном кружке тоже народу прибавилось – среди вновь пришедших были Люда Долгорукова и Валерий Рыжаков (спустя годы каждого из них удостоят звания заслуженный артист РСФСР). Для новой постановки Евгения Васильевна зачитала нам пьесу Б. Горбатова «Юность отцов». Главные роли достались Лёньке Нечаеву и красавице Люде Долгоруковой (с первой же читки стало понятно, что ей это, как никому больше, подходит). Лёнька же беспокоился, успеет ли он премьеру сыграть прежде, чем его в армию забреют. Он не скрывал, что ждёт не дождётся армейского призыва: «Хоть отъемся», – улыбался он, но это не было шуткой.
С грехом пополам окончил первое полугодие в 9-м классе. Стиснув зубы, пробегал глазами определения и формулы в учебниках по химии и тригонометрии, чтобы хоть как-то заработать тройки. Посадили меня за парту с отличницей и дали ей комсомольское поручение подтянуть меня по учёбе. Звали эту девочку, исполненную дивной красоты, Валя Дмитриева. Она была словно воплощение чеховской формулы: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Я не был в неё влюблён, но не заметить её совершенства не мог. Валя была не только самой красивой в классе, но и во всей школе. Я, в ту пору балуясь стихосложением, посвятил ей мадригал, который решил зачитать на перемене:
Валька Дмитриева, ты –
Обалденной красоты!
Ноги стройны, груди – дыни,
Как у греческой богини…
Тут учебник по тригонометрии стукнул мне по лбу.
– Дурак, – заключила Валька.
Хорошо, что она прервала меня, потому что финал не понравился бы ни одной девушке:
Неужели день настанет,
Когда это всё увянет?
На следующей перемене не услышавшая этого заключительного вопроса-«аккорда» Валька достала из портфеля яблоко и протянула мне:
– Хочешь? – в её интонации чувствовалось стремление к миру.
– Спасибо, – я взял яблоко, но чувство ущемлённого достоинства меня ещё не отпустило. – Когда-то тётя Ева вот так же дала яблоко дяде Адаму, и их прогнали из рая на землю.
– Сам на землю спустись, Адам. Не витай в облаках, – прелестная улыбка расцвела на Валькиных губах. Понятно, она не сердится, и где-то глубоко в душе стихи мои ей приятны.
Снова полёт… Собачка-камикадзе, бедная Лайка, взлетела в космос и где-то там погибла. В память о ней выпустили сигареты с фильтром, её мордочка была изображена на пачке с надписью «Лайка».
В студии художественного слова я увлёкся рассказами Чехова. В театральном кружке полным ходом репетировали «Юность отцов». Как-то к нам зашёл Николай Москаленко, ассистент режиссёра с «Мосфильма», где в то время снимали «Солнце светит всем». После репетиции Москаленко подошёл ко мне и предложил СНЯТЬСЯ в кино. У меня «в зобу дыханье спёрло»… Роль небольшая – ремесленник ФЗУ. Я не верил своему счастью… Вот оно! – его величество случай. Настоящее кино! «Мосфильм»! Николай рассказал мне, куда и когда надо прийти примерить костюм – форму ремесленника, подстричься. Съёмки будут целых два дня!
Наконец наступил этот день – я на «Мосфильме». Переоделся в костюмерной, в гримёрной мне наложили тон на лицо. Сердце плясало от радости! И вот я в павильоне, в выстроенной декорации, а вот и актёр Валентин Зубков. Кроме меня, Николай Москаленко привёл ещё двух ребят моего возраста. По сюжету мы втроём должны были устранить техническую неисправность в доме учителя, ослепшего на войне (роль В. Зубкова). Вот пришёл сам режиссёр – Константин Наумович Воинов. На ходу он одновременно общался с троими: смеялся, сердился, выкатывал глаза, непрестанно жестикулировал, хватаясь то за сердце, то за голову, прыскал слюной. Наконец троица от него отступила, и Москаленко подтолкнул нас, парнишек, к Константину Наумовичу. Воинов осмотрел нас, закивал часто: «Хорошо, хорошо», – мысли его, наверное, о чём-то более важном, были где-то далеко.
Оператор, восседавший на тележке за камерой, обратился к режиссёру:
– Можем репетировать, Константин Наумович.
Воинов объяснил нам наши несложные действия. Первый кадр этой сцены: ремесленники проходят в комнату через веранду, на пороге комнаты останавливаются. И вот:
– Мотор! – Хлопушка. – Начали! – Мы всё сделали, как репетировали. – Стоп!
Режиссёр с оператором о чём-то переговорили. Воинов:
– Давайте ещё раз прорепетируем: что-то у нас не получается.
Прорепетировали – нос у Воинова сморщился:
– Да, детский сад какой-то… Трое – много. Ты вот, – и он указал на меня, – ты лишний здесь, отойди.
Всё внутри у меня рухнуло, глаза, готовые извергнуть поток слёз, набухли. Я сдержался, но Николай заметил перемену во мне. Он подошёл и стал утешать, что из-за такой ерунды и расстраиваться-то не стоит, что он непременно позовёт меня на стоящую роль, а не на какой-то там эпизод.
Вышел с киностудии. Остановка рядом с проходной, троллейбус участливо открыл двери. Сел у окна, прилип к стеклу лбом – и, как у Татьяны Лариной, «слёз ручей» полился из моих очей. Пройдёт чуть меньше 20 лет, и судьба, уже при других обстоятельствах, вновь сведёт меня с Константином Наумовичем. И уже мне выпадет сказать ему те же самые слова.
