Показ отрывка увенчался триумфом! Все дифирамбы Сергея Аполлинариевича в мой адрес есть в книге Н. Волянской. Меня же больше всего радовало, что Герасимов разгадал и петушиную пластику. Отрывок тут же был утверждён для показа на экзамене, а Швырёву мастер предложил пойти дальше и создать целую композицию по Лысым Горам – имению князя Николая Андреевича Болконского. Тамара Фёдоровна попросила нас не сдавать костюмы, так как в ближайшее время на курсе ожидаются гости-иностранцы и на следующем занятии было бы хорошо показать этот отрывок.
Костюмы мы не сдавали ещё в течение целых трёх семестров. Как только приезжали зарубежные гости (они были из самых разных стран), их непременно приглашали посмотреть наш отрывок из «Войны и мира». И я вновь являлся перед публикой стариком Болконским.
Позвонила Анна Гавриловна и попросила прийти в готовившийся к открытию музей А. С. Пушкина на Пречистенке
[47]. Назначенный директором этого учреждения Александр Зиновьевич Крейн пригласил Анну Гавриловну вести в музее студию художественного слова. (И хорошо так вышло, что это было ей по месту жительства очень удобно, а Московский Дом пионеров переехал к тому времени на Воробьёвы горы.) Представляю, каким счастьем стало такое предложение для Анны Гавриловны – она безгранично любила великого русского поэта. Мне было поручено выучить несколько строф из «Евгения Онегина», а также прочитать на пушкинском вечере кое-что из переписки Александра Сергеевича.
Перед Новым годом ходили с Ириной в Большой, слушали «Евгения Онегина». Партию Татьяны пела Галина Вишневская. После спектакля долго гуляли по Тверской. Гуляли, гуляли, заглядывая в глаза друг другу…
1961 год. Первого января – денежная реформа. Во ВГИКе – зимняя сессия. На прогон перед экзаменом по мастерству и на сам экзамен студенты со всех факультетов просто ломились – разнесло по институту сарафанное радио о редкостных удачах в актёрских работах на курсе Герасимова. Киноведки с третьего явились чуть ли не в полном составе – красивые, элегантные, ухоженные и чопорные. Про них ещё Пушкин писал:
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
На этом киноведческом курсе училась племянница Тамары Фёдоровны Эмма Макарова. Поговаривали, что она симпатизирует нашему индонезийцу Шуману (эти смуглые ребята поражали воображение русских девчонок).
Сдал сессию. В начале февраля улетел в Ялту. Режиссёра Кобозева заменили на Довганя. На небольшую роль рыбака-браконьера пригласили Николая Афанасьевича Крючкова. Пуговкин мне как-то рассказал байку, как легендарный Крючков выбирает фильмы, где предлагают сниматься. Откроет сценарий, читает: «Через целину по уходящей за горизонт дороге мчалась трёхтонка. Пыль взвивалась до небес. За рулём – старый шофёр Степан. Пыль наполняла кабину, становилось трудно дышать…»
– Плохой сценарий, – откладывает его в сторону Николай Афанасьевич.
Берёт другой: «По мартеновскому цеху металлургического завода идёт старый сталевар. Прислушивается, как гудит мартеновская печь, как молодые сталевары пробивают лётку. Горячий воздух обжигает лёгкие, становится трудно дышать…»
– Очень плохой сценарий, – бракует Крючков.
В руках у него уже следующий: «В глухом местечке, на берегу водоёма браконьер Жора…»
– Хороший сценарий!
Николай Афанасьевич жил в Ялте в арендованной специально для него квартире. Совсем недавно ему исполнилось пятьдесят – юбилей. Он пригласил всех актёров к себе в гости на уху – и все, само собой, обрадовались. Неожиданно он обратился лично ко мне:
– Мальчугашка Серёга, обязательно приходи. – Подумал, наверное, что, постеснявшись, я не пойду вместе со всеми.
О, какая это была уха! Янтарная! Сколько лет минуло, а я помню её бесподобный вкус. Она была тройной – сваренной из трёх видов рыбы, но и ещё с каким-то особым секретом. Мне в жизни не раз доводилось отведать тройной ухи, но ни одно из этих кушаний ни в какое сравнение с крючковским блюдом не шло.
Во время застолья Николай Афанасьевич в деталях рассказал нам, как отмечали его юбилей в Москве. Самым дорогим его сердцу подарком стал кортик, преподнесённый министром обороны маршалом Малиновским.
В институте мы с большим увлечением продолжили работу над «Лысыми Горами» по роману Толстого. За каникулы Швырёв сделал очень хорошую выжимку из «Войны и мира», так что композиция превратилась в законченное драматическое произведение – такой мини-спектакль минут на тридцать. В него вошли приезд князя Василия и сватовство к княжне Марье.
В сцене, где старый князь обрушился на Алпатыча из-за того, что верный управляющий поспешил и «уже по прешпекту разметать велел» снег, «а то, как слышно было… министр пожалуют…», и чуть-таки не прибил Алпатыча палкой, Юра Швырёв предложил мне сыграть это так, как Герасимов реагировал на зевавшего Жарикова. Борис Григорьев (студент-режиссёр), исполнявший роль Алпатыча, оценил первым:
– Один в один шеф!
На показе Герасимов просто светился от счастья.
– Скажи, пожалуйста, – приступил он к разбору отрывка, – ну, просто ухватили Льва Николаевича за бороду! Как верно выстроены отношения, как легко и весело, сколько правды в словах и движениях! Это торжество человеческого, и я бы добавил толстовского, духа. Толстого вы вот взяли, а Пушкин пока не даётся… В чём тут загвоздка? – это Сергей Аполлинариевич припомнил нашу с Таней Гавриловой сцену у фонтана из «Бориса Годунова».
Пушкин, Пушкин! Я не сдавался. Уговорил Ларису Лужину сыграть Дону Анну из «Каменного гостя», а сам замахнулся на Дон Гуана. Этот опыт закончился анекдотом. Гримируясь для роли, я нарисовал чёрные усики. Начали играть, дошли до момента «разоблачения». Преклонив колено перед Доной Анной, в страстном порыве я рванул на себе плащ со словами:
Дона Анна,
Где твой кинжал? Вот грудь моя.
Из-за резкого жеста я плащом размазал «растительность» над губой. Лужина прыснула:
– Серёжа, не могу с тобой играть – у тебя ус уехал в ухо.
Расхохотались мастера и вслед за ними студенты. А Марина Петровна Ханова, скривившись, процедила сквозь зубы:
– Никоненко, ну, куда тебе, коротышке, Дон Гуана играть?
Ей ответил Сергей Аполлинариевич, веско заметив, что испанцы и латиноамериканцы в массе своей не шибко рослые парни. Да и вот сам-то Пушкин великаном не был, а, скорее, наоборот. И продолжил уже по существу:
