Как и в 1732 г., аудиовизуальные элементы были неотъемлемой частью празднований 1742 г. Музыканты каждого из полков начинали играть с приближением кортежа императрицы и не умолкали до тех пор, пока он их не миновал. Как отметила И.А. Чудинова, это создавало волну музыки, катившуюся вдоль пути следования кортежа по городу. Всем церквям Петербурга было предписано во время процессии непрерывно звонить в колокола. Это музыкальное сопровождение дополнялось во время трех главных остановок пушечными салютами, которые давали полковые пушки и тяжелые орудия крепостной артиллерии, предупрежденные ракетными сигналами. По финальному сигналу, когда карета императрицы прибыла к Зимнему дворцу, войска, стоявшие вдоль пути процессии, дали ружейный залп
472. Визуальный эффект общей картины дополняли костюмы, в которые были одеты встречающие на каждой из остановок кортежа, – всем им было положено облачиться в полную парадную униформу. Например семинаристы, певшие перед Казанским собором, были в белом, что составляло эффектный контраст с рясами членов Священного синода и остального духовенства. Городское купечество, не имевшее официальной униформы, получило указание одеться в коричневое, но между русскими и английскими, а также остальными иностранными купцами существовало различие: подкладка их кафтанов отличалась по цвету – голубая у русских купцов и красная у иностранных, причем каждой группе позволялось украсить костюм отделкой из парчи, шитьем или иными декоративными материалами. Если говорить о картине в целом, то, помимо фейерверков, город и триумфальные ворота иллюминировались еще восемь ночей подряд
473.
Церемония въезда Елизаветы, определенно, задумывалась как публичное празднование возвращения государыни в столицу. Непрестанная пальба в течение дня, как и ночная иллюминация города, способствовала тому, чтобы все население было в курсе происходящего события. Однако свидетельств о реакции современников на него немного. Камер-фурьерские журналы в основном молчат об этом событии. В них лишь отмечается, что императрица прибыла в город 20 декабря и вечером остановилась в своем старом дворце в Смольном
474. Иностранные наблюдатели тоже не приводят никаких других деталей. Сирил Уич, английский резидент при русском дворе, вернулся в Петербург только 28 декабря, а до этого сетовал в письмах на болезнь и трудности с транспортом, так что и вовсе пропустил это событие
475. Его французский коллега Д’Алион тоже во время въезда императрицы еще находился в Москве. В донесении министру иностранных дел Жан-Жаку Амело де Шайю от 27 декабря он объясняет, что попадет в Петербург только «через пять-шесть дней»
476. Его соотечественник Лесток вернулся из Москвы 20 декабря, но в его донесении от 28 декабря не упоминаются празднования по случаю въезда императрицы
477. К тому же это событие не было описано и в «Санктпетербургских ведомостях», в противоположность торжественному въезду в Петербург императрицы Анны в 1732 г., отчет о котором вышел в «Прибавлениях» к газете
478.
Обер-церемониймейстер Санти составил доклад, в котором изложил вопросы, обсуждавшиеся на заседании 21 декабря, а также перечислил некоторые затруднения, приключившиеся впоследствии в день самой процессии
479. Сначала Санти отметил, что посоветовал князю Н.Ю. Трубецкому связаться с другими высшими придворными чинами, чтобы убедиться, что различные экипажи и лошади для процессии готовы. Князь Трубецкой отвечал, что приказы были отданы и участники должны их исполнять. Затем Санти высказал свои замечания по поводу проекта порядка следования, составленного Н.Ф. Головиным, который тот, видимо, уже прислал Трубецкому в письме. Санти был озабочен тем, чтобы на каждом этапе церемония шла по плану. Поэтому на заседании он подчеркнул, что придворные кавалеры не получили инструкций о том, когда им нужно прибыть к Казанской церкви и как себя вести. В распорядке процессии также не уточнялось, как императрица будет выходить из кареты, когда подъедет к церкви. На первый пункт Трубецкой ответил, что члены двора должны знать свои обязанности, а второй пункт вообще проигнорировал
480.
Затем в докладе Санти описывались путаница и крайний беспорядок, наступившие в результате пренебрежения его советами. Главным образом, это происходило перед Казанской церковью, где не оказалось никого из придворных сановников, чтобы сопровождать императрицу, когда она вышла из кареты. Эту роль пришлось выполнять самому Санти, пока его не спас граф М.И. Воронцов. Дальнейшее замешательство произошло, когда не был вовремя дан сигнал ракеты об отбытии государыни из церкви. В итоге Санти не успел сесть в свою карету, когда процессия тронулась, а потому должен был «бежать полверсты», чтобы ее догнать. В заключение доклада приведено колкое замечание Жана Армана де Лестока, поддержанное несколькими неназванными русскими чиновниками, о том, что если уж при дворе имеется «un grand maître des ceremonies», – обер-церемониймейстер, – то надо дать ему возможность выполнять свои обязанности
481. Это описание хода церемонии, пусть оно едва ли объективно, все же позволяет увидеть под иным углом зрения идеальную версию торжества, представленную в планах и проектах. В частности в нем сообщаются детали практических затруднений, вроде несвоевременной подачи сигналов или путаницы с конкретными поручениями, которые возникали в ходе реальных событий и не зафиксированы больше нигде.
Фактическим свидетельством того, что об этой торжественной церемонии было широко известно в городе, является одно из долговременных визуальных напоминаний о нем: триумфальные ворота. В описании Санкт-Петербурга, составленном десять лет спустя, А.И. Богданов сообщает о двух триумфальных воротах, связывая их не только с въездом императрицы, но и с заключением мира со Швецией на следующий год
482. Описание гравированных изображений на двух воротах, опубликованное Академией наук в январе 1743 г., было составлено Кристианом Крусиусом в период подготовки церемонии въезда
483. Согласно протоколам Академии наук, было напечатано только 300 экземпляров этого описания. Тем не менее перед нами попытка донести до читателей содержание гравюр, публикуя текст подписей, помещенных на самих триумфальных воротах
484. Присутствие на Невском проспекте этих ворот, а также использование его архитектурных сооружений в качестве вех на пути процессии наглядно демонстрировало роль проспекта как главной церемониальной магистрали Петербурга. Хотя Невский проспект использовался и для въезда 1732 г., но окончательно ведущая позиция в пространстве Петербурга закрепилась за ним уже после обширной перестройки конца 1730-х гг. и освящения в 1737 г. церкви Казанской Божьей Матери (впоследствии она служила одним из главных храмов города, в которых двор присутствовал на религиозных церемониях).
