Как и везде в Австро-Венгрии, женщины были, как правило, отстранены от участия в социальном общении, за исключением благотворительности, что характерно и для Западной Европы. В 1811 году в Вене было учреждено Общество благородных дам для поощрения благого и полезного (Gesellschaft adeliger Frauen zur Beförderung des Guten und Nützlichen). По этому образцу возникли женские общества в Лемберге/Львове (1816), Зальцбурге (1818) и Брюнне/Брно (1819). Хотя этим обществам была запрещена политическая деятельность любого рода, их активность тем не менее часто принимала политический характер, и не только в вопросе об эмансипации женщин. Так, Верховное полицейское управление Габсбургской монархии с подозрением следило за деятельностью Лембергского благотворительного общества. Участвовавшие в нем женщины откровенно поддерживали польских патриотов. Хотя специальное исследование на эту тему отсутствует, из отдельных указаний в литературе можно заключить, что большинство неполитических объединений, созданных только для общественного обхождения, могли развиваться в значительной степени независимо от государственного аппарата империи. Марко Мериджи указывает для Ломбардии, которая с 1815 года снова входила в состав Габсбургской монархии, что в государственном разрешении было отказано только в одном случае – для научно-культурного общества, которое хотел основать граф Фредерико Конфалоньери. «Конфалоньери подозревали – безусловно, небезосновательно – в конспиративной деятельности, угрожающей существующему порядку»
[114].
Пример ломбардской столицы Милана показывает, насколько определенно членство в общественных объединениях зависело и от конкретного политического и социального контекста. Чиновники, которых в Милане воспринимали как представителей навязанной власти, в отличие от других частей Габсбургской монархии состояли в здешних ассоциациях лишь в небольшом количестве. В то же время дворянство играло в локальной общественности Милана первой половины XIX столетия выдающуюся роль. Правда, некоторые общества – например, Дворянский клуб (Casino dei nobili) – были основаны на принципах свободного членства и использовали индивидуалистические практики «буржуазной» общественности. Однако они были доступны лишь дворянству и следовали в этом сословному принципу. Дворянство составляло в 1815–1821 годах более половины членов общественных объединений Милана. К середине 1840-х годов его доля упала более чем на треть, но и тогда она еще оставалась существенно выше, чем в ассоциациях Англии или Франции
[115].
Сравнимых локальных исследований об истории общественных объединений в Российской империи за первую половину XIX века немного. Известно лишь о скепсисе государства по отношению к общественным объединениям. Однако с точки зрения перспективы всех государств континентальной Европы после наполеоновских войн этот скепсис не обязательно говорит что-то о фактическом развитии общественной жизни на местах. Александр I в 1822 году запретил масонские ложи; страх перед тайными обществами заставил и его преемника Николая I с недоверием смотреть на общественные объединения. С 1826 года свободные ассоциации должны были утверждать свой устав в государственных инстанциях. Вследствие этого многие общественные объединения собирались без государственного согласования – как, например, нелегальные студенческие кружки 1830–1840-х годов. Но в то же время другие, неформальные места общения – например, литературные салоны или кружки – государство молчаливо признавало. Из новых благотворительных обществ с 1826 по 1855 год официальное согласование получили лишь двадцать
[116]. Хотя не стоит недооценивать их роль в качестве мест социальной коммуникации и восприятия западных идей изменения общества, однако в сравнении можно утверждать, что российскому государству в 1830-х и 1840-х годах в целом удалось регламентировать и контролировать жизнь общественности до такой степени, что она была в меньшей степени сравнима с западно– и центральноевропейскими городами, чем еще за пятьдесят лет до того.
При всей истерике в реакции автократического государства против общественных объединений с точки зрения самодержавия были веские основания для того, чтобы скептически относиться к якобы неполитическим, ставящим себе лишь моральные цели обществам. Безусловно, не станет преувеличением утверждать вслед за Морисом Агюйоном, что политизация западно– и центральноевропейских обществ 1830–1840-х годов в значительной степени происходила в общественных объединениях и кружках
[117]. Не только для либералов, но и для ранних социалистов понятия «общество» или «ассоциация» несли эмоциональный и утопический подтекст, провозвещавший лучшее общество
[118]. Карл Маркс, который позже лишь с насмешкой относился к «мании союзов» у социал-демократов, в 1844 году сформулировал ядро этой утопии:
Когда между собой объединяются коммунистические ремесленники, то целью для них является прежде всего учение, пропаганда и так далее. Но в то же время у них возникает благодаря этому новая потребность, потребность в общении, и то, что выступает как средство, становится целью. ‹…› Для них достаточно общения, объединения в союз, беседы, имеющей своей целью опять-таки общение; человеческое братство в их устах не фраза, а истина, и с их загрубелых от труда лиц на нас сияет человеческое благородство
[119].
Тот факт, что Маркс и другие коммунистические мыслители затем не поняли значения неполитической на первый взгляд культуры общественных объединений рабочих и с интеллектуальным высокомерием придерживались принципа исключительно политического, идеологического принципа организации, можно рассматривать как один из факторов их фиаско
[120].
В Англии уже с начала XIX века существовали популярные общества друзей (friendly societies), которые в эпоху отсутствовавшей системы государственного страхования ставили своей целью взаимную поддержку рабочих и ремесленников. Накануне революции 1848 года во Франции и Германии также появились собственные формальные объединения социальных слоев, стоявших на социальной лестнице ниже бюргерства
[121]. Они опирались на традицию неформальных форм социального общения в задних комнатах кафе и трактиров, но имитировали буржуазную общественную жизнь и для своих целей – отличаясь в этом от буржуазно-либеральных союзов вроде прусского Общества вспомоществования рабочему классу, которые безуспешно старались использовать идею ассоциаций с ее идеалом классовой гармонии и морального усовершенствования для решения «социального вопроса»
[122].
