Сокольские гимнастические общества имели и в Соединенных Штатах ключевое значение для развития самостоятельной сети ассоциаций чешских иммигрантов. Уже в середине 1860-х годов в Сент-Луисе, Чикаго, Нью-Йорке и в других центрах чешской иммиграции появились сокольские общества. В 1884 году они насчитывали около 1000 членов, в 1908-м более 5000, наконец, после Первой мировой войны более 10 000
[205]. Как и другие национально-этнические общества, они пытались приспособить привычные социокультурные практики и морально-политические идеи к новому окружению, что, в свою очередь, приводило к конфликтам с функционерами сокольства на бывшей родине. Американские гимнастические общества также разделяли политические и нравственные цели сокольства о физическом и моральном развитии, направленном на реформирование отдельной личности и всего общества. Но в практических вопросах они шли собственным путем. Так, в 1878 году руководители гимнастического общества в Чикаго отменили воинственную и помпезную сокольскую форму и заменили ее на простой синий сюртук, пояс с сокольским символом, белую рубашку и красный галстук с черным кепи, чтобы соответствовать американскому вкусу. Но еще более нестерпимым для сокольских функционеров из Австро-Венгрии, которые посещали с визитами заграничные общества, был тот факт, что многие из новых филиалов общества являлись одновременно обществами страховыми, как то было принято в американских ассоциациях, – в глазах этих посетителей явный разрыв с традицией. Внутри американского сокольского движения молодые члены успешно добивались возвращения к чисто общественным и нравственно-политическим целям движения. Делегация сокольских обществ Австро-Венгрии во главе с их президентом Йозефом Шрайнером, которая посетила в 1909 году филиалы в Чикаго и других американских городах, была тем не менее шокирована масштабами культурной ассимиляции местных сокольских обществ.
Тяжелее всего для нас было, – записывал Й. Шрайнер в своих путевых заметках, – слышать английский сленг, который, увы, раздавался по всему гимнастическому полю, как будто бы мы не были среди своих. Наше сердце болело, когда мы слышали, как наши ребята из Пльзеня, Часлава или Писека говорили и окликали друг друга по-английски; мы не могли поверить своим ушам. Не так представляли мы себе «Сокол». Этому нет оправдания – это предательство нации, которое не должно иметь места в наших рядах
[206].
Объяснением такого «предательства» в глазах Й. Шрайнера было то, что американские сокольские общества были менее социально эксклюзивными и, следовательно, их члены менее образованными. Но и национальные объединения с внешне схожими идеями и практиками принимают новые формы, как только они расширяются за пределы национальных границ, как это происходило в невиданных до тех пор масштабах в конце XIX века.
Влияние викторианских обществ на реформирование общества – например, обществ воспитания или обществ трезвости (Temperance Movement) с их миссией морального воспитания и отказа от алкоголя – достигло даже России. Нередко, как в случае с обществами трезвости, к миссии которых накануне 1914 года примкнуло не менее 100 000 членов, импульс к реформированию черпался из сомнений в легитимности самодержавного режима
[207].
Самостоятельную роль в них, так же как в других обществах за социальные реформы (например, борьбы с проституцией), играли женщины из буржуазных слоев. Российские и английские феминистки основали в 1900 году Российское общество защиты женщин, которое сотрудничало с врачами и адвокатами. Проституция и алкоголизм считались проблемами, которые должны решить не государство, а социальная и нравственная самодеятельность общества
[208]. Другим примером агитации за социальные реформы может служить движение художественной самодеятельности – еще один распространенный феномен конца XIX века. Его российские сторонники, выходцы исключительно из образованного слоя, надеялись с помощью самодеятельных представлений в деревне способствовать политическому и моральному воспитанию в массе своей неграмотного населения
[209]. В этом же контексте можно упомянуть благотворительные общества, которые в эту эпоху пережили еще одну фазу впечатляющего расцвета. Более половины зарегистрированных в начале XX века государством 2200 благотворительных обществ России возникли после 1890 года
[210]. Они находились преимущественно в губернских городах Европейской части России, на восток от Польши и на запад от Урала. Скрытая статистика должна была быть намного выше, потому что многие благотворительные общества национальных меньшинств, особенно евреев, не попадали в государственные регистры. Хотя государство допускало еврейские, польские или армянские благотворительные общества, но требовало, как правило, использовать русский язык и присылать ежемесячные отчеты. При всем том благотворительность в России вплоть до конца империи оставалась сферой частной активности в общественных объединениях. «Я никогда не встречал страны, – писал английский путешественник в год революции 1905 года, – где было бы так много частных институтов в пользу бедных»
[211].
Из Парижа приезжали русские масоны, которые во время деловых поездок вступали в тамошние ложи. В 1905 году в ходе наступивших политических перемен либеральные круги предприняли усилия по основанию заново лож в Санкт-Петербурге и Москве; в последующие годы в российских ложах собирались различные буржуазные политические круги, которые объединяло в самом широком смысле стремление свергнуть старый порядок и создать буржуазное конституционное государство. Новые ложи, которые быстро распространились из Санкт-Петербурга и Москвы на другие города – Одессу, Киев, Нижний Новгород, – состояли под патронажем «Великого Востока Франции». Их, как и французских собратьев, отмечал воинственный лаицизм и политизированность, они отвергали протестантский ритуализм английского и немецкого масонства. С 1909 года в российском масонстве было представлено и более консервативное направление, которое стремилось продолжить традицию Санкт-Петербургской великой ложи «Астрея» XVIII века, а в политическом отношении поддерживало конституционную монархию, как немецкие великие ложи и «Великая ложа Англии». К 1913 году в России существовало сорок лож, насчитывавших около четырехсот членов: принимая во внимание их элитарный состав, совсем не малое число, которое еще увеличивалось вплоть до революции. Кроме того, ложи были связаны многообразными связями, например с Вольным экономическим обществом в Санкт-Петербурге, пацифистским движением, но также, например, и со спиритизмом. Отдельные пересечения в персоналиях между буржуазно-либеральным движением и масонством (Керенский, Некрасов, Терещенко и другие будущие члены Временного правительства были масонами) послужили поводом для того, чтобы обвинить все либеральное и социалистическое движение в том, что ими заправляют масонские ложи
[212].
