У российского общества периода поздней империи была публичная сфера, которую обозначал современный эпохе русский термин «общественность»
[213]. Не только в отношении Австро-Венгрии и Германии (после отмены закона о социалистах в 1890 году), но и для России верно то, что государство крайне редко и чрезвычайно поверхностно пользовалось своим правом полицейского надзора над общественными объединениями, которые не имели открыто политического характера
[214]. После революции 1905 года и первого, еще ограничительного законодательства о союзах в следующем году количество ассоциаций стремительно росло. По оценкам, вероятно, лучшего эксперта того времени по российским обществам Николая Ануфриева, только с 1906 по 1909 год возникло 4800 новых союзов и обществ
[215]. В 1897 году в Санкт-Петербурге было зарегистрировано 400, в 1912-м в Москве более 600 различных обществ, среди них, например, музейные общества, которые, как правило, считаются классическим воплощением связи между буржуазной культурой и идеей нравственного совершенствования через образование
[216].
Страсть к союзам добралась и до сонных провинциальных городков, пусть даже в сравнительно скромных масштабах. Некоторые элитарные объединения, которые долгое время существовали в местном обществе на исключительном положении, например купеческие собрания, подвергались из-за их эксклюзивности критике; появлялись и конкуренты. В Саратове до 1850 года существовало только два общественных объединения, в 1899-м – 37, в 1914-м – 111 ассоциаций от клуба эсперанто до общества вегетарианцев. Казань в начале 1914 года насчитывала 190 000 жителей; тогда как в составе едва дюжины общественных объединений было лишь около 2000 членов. Наиболее авторитетным обществом был «Новый клуб», который носил соответствующий социально эксклюзивный характер. Тем примечательнее была господствовавшая в нем конфессиональная и этническо-национальная терпимость: православные встречались тут со старообрядцами, поляки-католики с правоверными или крещеными евреями, немцы – евангелические лютеране и реформаты – с мусульманами-татарами
[217]. Прочие, менее социально эксклюзивные ассоциации, которые должны быть тут оставлены за скобками, – например, имевшие экономический характер общества взаимопомощи и взаимного кредита – также испытывали в период поздней царской империи колоссальный рост
[218]. «Самим фактом своего существования общественные объединения оспаривали у государства традиционно принадлежавшее ему право быть единственным выразителем интересов своих подданных»
[219]. Локальное общество российских городов представляло из себя, как заключает Гидо Хаусманн, «изменчивую материю, которая была основана на персональных социальных сетях, неформальных формах общественности, а также ассоциациях и органах самоуправления в городах и на селе; она искала для себя и сама создавала как легальные, так и не легализованные, или нелегальные, частные и публичные пространства»
[220]. Некоторые из этих ассоциаций к концу царской империи успели выпустить юбилейные издания к своему пятидесятилетнему или даже столетнему юбилею.
Если перекинуть хронологический мостик от середины XVIII к началу XX века, можно констатировать для XVIII и – со смещением с Запада на Восток – для XIX столетия факт возникновения «обществ социального общения» внутри существующего политического порядка anciens régimes европейского континента. Накануне 1914 года уже все сферы по крайней мере городского общества были затронуты организацией общественных объединений, несмотря на то что большинство государств европейского континента в политическом отношении представляло собой не демократии, а конституционные монархии
[221]. Таким образом, о кризисе ассоциаций во второй половине XIX века не может быть и речи. История обществ ассоциаций Европы и Соединенных Штатов демонстрирует, наоборот, полную противоположность этому и показывает, что импульс к социально-нравственному совершенствованию мира посредством ассоциаций был общеевропейским, трансатлантическим феноменом и что эти общества в течение столетия перед 1914 годом были переплетены между собой теснее, чем это можно предположить, исходя из национализма эпохи и изобретения особых национальных путей после 1914 года.
