Cтраница 37
Недавние исследования отдельных городских обществ французской, немецкой или российской провинции в деталях показали структуру переплетений и связей в локальном социальном общении. Таким образом, они открывают перспективу и для сравнительных исследований культуры социального общения в различных государствах и регионах. Более пристального внимания заслуживает прежде всего трансфер идей и практик общественных объединений, в том числе образование ассоциаций поверх национальных границ – например, в пограничных регионах или в международных объединениях, – позволяющий обнаружить и структуру транснациональных переплетений и связей. Это в особенной степени относится к мобилизации во имя определенных социально-нравственных целей, принимавшей нередко форму союзов – как, например, филэллинизм или движение за отмену рабства
[283]. Такие движения во многих отношениях представляют собой предшественников транснациональных неправительственных организаций (НПО) XX века. Лишь один пример: Британский фонд защиты и помощи для Южной Африки, который поддерживал узников режима апартеида и их семьи, возник из основанного в 1956 году «Фонда христианского действия в защиту (жертв) процесса о государственной измене» (Treason Trial Defence Fund Out of Christian Action), который, в свою очередь, восходит к Британскому обществу против рабства XIX века. Главное отличие от НПО, которые действуют на глобальном уровне, заключается в том, что локальному обществу и социальному общению уже не придается такого центрального значения. Напротив, в НПО сегодня задействованы профессиональные эксперты, которые понимают себя как «глобальное сообщество» вне национальных государств
[284].
2. Насколько «гражданский» характер имело общество XVIII–XIX веков? Новый интерес, который вызывала история «публичной сферы» и «социального общения» со времени политических перемен конца 1980-х – начала 1990-х годов, тесно связан с подъемом «гражданского общества» (civil society), которое служит здесь основополагающим концептом. Если ранее важные импульсы для историографии социального общения исходили от социологии, а затем антропологии, но теперь законодателем умов служит политическая теория либерализма. Концепция общества как «государственного установления»
[285] в XX веке – будь то тоталитарная диктатура или либеральное общество всеобщего благосостояния – способствовала возрождению интереса к ассоциациям. Дебаты, которые велись по обе стороны Атлантики об основах гражданского общества, почерпнули многое из разнообразной национальной историографической литературы об ассоциациях. В том числе потому, или именно потому, что в этой литературе ключевые вопросы ставились по-иному: вопрос об образовании классового общества в социальной истории, вопрос гендерной истории о происхождении разделения между публичным и частным, между мужскими и женскими социальными пространствами и гражданскими правами или вопрос культурной истории о превращении нации в политический символ веры. В то же время была заново открыта старая исследовательская литература Восточной и Центрально-Восточной Европы. Так, в СССР лишь при перестройке обратились к трудам по социальной истории, написанным в поздней царской империи. В постсоветскую эпоху после 1991 года стали популярными исследования гражданского общества и публичной сферы, особенно местных городских обществ и ассоциаций императорской России
[286]. Это же относится к историографии новых демократий Центрально-Восточной Европы, которые особенно заинтересованы в том, чтобы обнаружить собственную либеральную историческую традицию
[287].
Зачастую импульс к поискам традиций гражданского общества в Восточной и Центральной Европе после окончания холодной войны возникал из желания в политике релятивировать противопоставление западной модерной и восточной отсталой Европы, которое было изобретением эпохи Просвещения и имело политические последствия прежде всего в XX веке
[288]. В этом смысле сам этот импульс не свободен от идеологии. Богатые эмпирическим материалом новые исследования по истории публичной сферы/социального общения, ассоциаций, гражданского общества и буржуазии/среднего слоя, которые за последние десятилетия появились прежде всего по истории России, попутно показали и противоречивую в политическом отношении историю таких понятий
[289].
