Прежде чем говорить о конкретных работах и людях, которые за ними стояли, мы должны обратить внимание на общую характеристику времени, в условиях которого создавались новые сборники казахского обычного права. В 1860‐е гг., в эпоху либеральных реформ Александра II, вместе с изменением системы судопроизводства происходит стремительный рост числа профессиональных юристов. Резкое повышение образовательного уровня чиновников, занятых в правовой сфере, приводит к тому, что в 1870 г. в Петербургском, Московском, Харьковском и Одесском округах, как наиболее показательных примерах, 80 % судей имели высшее образование
[466]. В это же время модернизируется правовое сознание общества. Политика империи на восточных окраинах получает неоднозначную и порой весьма критическую оценку. Среди влиятельных представителей либеральной общественности такое мнение, в частности, озвучил известный русский философ В. С. Соловьев, требовавший «узаконить равноправность вер и народов Российской империи»
[467]. На фоне этих изменений не следует забывать и про другие факторы — более существенные с практической точки зрения. Вторая половина XIX в. знаменуется бурным развитием науки и всплеском интереса разных научных обществ к обычаям и традициям инородческого населения государства. На серьезный научный уровень выходит этнография. В империи издается несколько этнографических журналов и сборников
[468]. Этнография обретает статус самостоятельной дисциплины и преподается в рамках университетского курса. Все это в конечном счете приводит к росту качества полевого исследования — разрабатываются особые приемы и методы наблюдений, методики обработки результатов, правила записи обычаев и традиций. Получают дальнейшее развитие и этнографические программы. Так, в 1887 г. создается новая «программа для собирания сведений об юридических обычаях». В отличие от своих аналогов первой половины XIX в. (описанных нами во второй главе), эта программа была чрезвычайно обширной — включала в себя 31 раздел и более 2000 вопросов. В ее подготовке участвовали ведущие ученые: М. М. Ковалевский, М. Н. Харузин, Н. Н. Харузин, Е. И. Якушкин и др. Новая программа способствовала стремлению составителей сборников местных обычаев и права продемонстрировать «непредвзятый взгляд и критическое отношение к фактам народной жизни»
[469]. Наряду с изучением русского народа, проживавшего в европейской части государства, происходит развитие отдаленных региональных центров. Во второй половине XIX в. детальному исследованию Казахского края помогло образование филиалов ИРГО: Оренбургского в 1868 г., Западно-Сибирского в 1877 г. и Семипалатинского подотдела в 1902 г.
[470] Одновременно с этнографией на новый уровень выходит востоковедение. Появляется ряд востоковедческих обществ и центров. Формируются научные школы. Между учеными намечается серьезное расхождение в осознании значения своей работы. Одни стремятся абстрагироваться от современной реальности и погрузиться благодаря этому в глубокое изучение текстов. Другие размышляют о привязке своей деятельности к практическому осуществлению колониальной политики
[471]. В этом контексте следует осторожно относиться к выводам Натаниэля Найта, который противопоставляет российскую модель востоковедения британской и французской как наиболее близких по его мнению, к саидовской схеме ориентализма
[472]. Эта идея, однако, не получает поддержки со стороны других исследователей, указывающих на то, что переплетение между знанием и властью среди имперских востоковедов Центральной Азии проявлялось даже более заметно, чем в Британской Индии
[473].
Параллельно с изменениями, охватившими значительную часть Российской империи, происходила дальнейшая реорганизация административной и правовой системы Казахской степи. Новый порядок, установленный Временным положением 1868 г., предусматривал создание так называемого народного суда. Заседатели этого суда — бии — должны были избираться сроком на три года и утверждаться в этом звании военным губернатором. Тем самым имперская администрация, реанимируя идею прежних судов биев, стремилась превратить этот институт в колониальное учреждение, предписывая ему разбирать иски исключительно на основе казахского обычного права
[474]. Однако желание противопоставить адат и шариат и тем самым ограничить влияние ислама вновь не увенчалось успехом. Как в случае Л. д’Андре и И. Я. Осмоловского, местные реалии выходили за рамки единого административного подхода. В Казахской степи продолжала сохраняться правовая гибридность, основанная на тесном переплетении разных правовых практик и традиций: бии одновременно с адатом использовали шариат, некоторые русские чиновники вынуждены были по различным соображениям отступить от требований имперского закона, дозволяя казахам судиться не только у биев, но и у кади
[475]. В таких условиях продолжается сбор сведений о казахском обычном праве. Этот интерес, несмотря на свертывание кодификационных планов, обусловливался разными причинами. Многие сборники по структуре и содержанию представляли собой скорее этнографические очерки, чем действенные судебники. Подобного рода описания становились своеобразными пособиями для чиновников, которые по долгу службы в Казахской степи стремились понять особенности местного жизненного уклада и быстрее адаптироваться к окружающим реалиям. Конечно, идея изучения адата связывалась и с прагматическими соображениями. Русификация окраин, переселенческая политика, расширение компетенции мировых судов и другие преобразования были рассчитаны на постепенное вытеснение местных традиций и практик. Поэтому колониальные чиновники стремились зафиксировать разнообразие казахских обычаев, чтобы модернизировать или полностью устранить некоторые из них, правда, более гуманными методами, чем те, которые осуществлялись по отношению к барымте или амангерству еще в первой половине XIX в. Рассматривая адат в качестве некоего переходного звена к усвоению основ европейской культуры, колониальная администрация надеялась нивелировать угрозы, которые могли возникнуть в реализации этого намерения. Вот почему в сборниках казахского обычного права мы находим столь разные и порой противоречивые сведения о взаимодействии адата и шариата.
