Однако прежде всего саамы были людьми бубна — священного инструмента, основного рабочего инструмента, которым пользовались их нойды (антропологи назвали бы их шаманами). Религиозные представления и практики саамов имели глубокую связь с верованиями других околополярных культур и радикально отличались от скандинавских верований. В период раннего Нового времени, когда миссионеры пытались обратить саамов в христианство, нередко посредством грубой силы и через целенаправленное уничтожение их духовных ценностей, появился новый термин, обозначающий стремительно тающее прошлое и старые обычаи и традиции, восходящие к эпохе викингов и даже раньше: goabdesájgge — «время бубнов» на луле-саамском языке. Читая эту книгу, не следует забывать о том, что время викингов тоже было временем бубнов.
Таким образом, в Скандинавии эпохи викингов присутствовали две самобытные группы населения, жившие в непосредственной близости друг от друга — иногда в одних поселениях и даже в одних домохозяйствах, — и более или менее сотрудничавшие, но при этом придерживавшиеся собственных обычаев и создававшие непохожие виды материальной культуры. Саамы, по-видимому, не принимали активного участия в политической консолидации Севера, хотя были интегрированы в его экономику. Однако поддержка со стороны их общин, живущих в лесах и горах, могла служить важным фактором стабильности и сохранения власти.
В Норвегии первые государства сосредоточивались во фьордах (с намерением контролировать морские пути) и на небольших полосках пригодной для обработки земли в долинах. В Швеции более крупные государства располагались в районе центральных и южных равнин и озер, а мелкие были сосредоточены в устьях рек на севере, что позволяло держать под присмотром водные пути, направлявшиеся с гор вниз. В Дании — регионе, территориально менее обширном и с более плоским рельефом, а также более близком к союзам великих держав на континенте — зарождающиеся государства были еще крупнее: косвенные подвижки к ускоренному политическому объединению ощущались здесь еще в раннем железном веке.
Эти миниатюрные владения, по-видимому, считались королевствами, хотя на взгляд современного человека были крайне малы. Важнейшим элементом новых властных структур было право на владение землей, которое, в свою очередь, зависело от того, каким образом эта земля была приобретена. В общественном укладе, возникшем после Фимбульвинтер, право на землю, по-видимому, снова сосредоточилось в руках меньшинства и распределялось между всеми остальными в форме аренды. Практика заочного землевладения (отсутствующего землевладельца), вероятно, возникла задолго до пылевой завесы 536 года, но после этого явно начала активно расширяться. Такого рода передача земель могла происходить насильственным путем, или, возможно, пустующие хозяйства — пустующие, поскольку их обитатели погибли либо ушли в другие места, — просто присваивались, и в этом контексте вооруженный захват сам по себе становился легитимным обоснованием права собственности.
В дальнейшем совершившийся де-факто захват земельных владений стремились закрепить и упрочить с помощью разнообразных и разносторонних мер. Об этом говорит строительство величественных залов и «королевских» резиденций для новых «монархов». На это указывает раздача земельных наделов проверенным военным сторонникам, чьи верность и силовая поддержка помогали подняться к власти и служили надежной гарантией ее сохранения. Это проявляется в энергичной поддержке внутреннего и внешнего торгового обмена, обеспечивавшего приток предметов роскоши, необходимых для платы приближенным. Это прослеживается в создании фиктивных родовых традиций, подтверждающих законное право на власть через связь с богами и легендарными предками и подкрепленных религиозными ритуалами в честь этих воинственных покровителей. И наконец, по окончании земного пути это проявлялось в сооружении погребальных курганов, превосходивших размерами все существовавшее прежде, — незыблемого проявления власти, воздвигнутого на виду у всех и каждого. Средоточием всех этих усилий были конкретные люди, самозваные представители объединений, созданных по их воле и отчасти их же руками, делавшие первые шаги к основанию династий, которые должны были перенести память о них в будущее.
Новая знать целенаправленно заполняла собой пустоту, оставшуюся на месте римской власти, которая когда-то служила для нее политической ролевой моделью, и даже имитировала символический язык бывшей имперской власти: восходящая к богам родословная, портретные изображения и величественные памятники (в том виде, как это понимали в Скандинавии). В этом нет ничего удивительного, поскольку эти люди или их непосредственные предшественники были хорошо знакомы с Римской империей и ее визуальной культурой. Они никогда не были полностью изолированы от того, во что превратился Рим. Власть на Севере стала отождествляться с демонстрацией власти, причем эта демонстрация производилась достаточно незамысловатыми визуальными средствами, с тем, чтобы смысл увиденного не вызывал ни у кого сомнений.
Учитывая экологические проблемы VI века и их последствия, мы в самом буквальном смысле можем считать эту новую знать продуктом своей среды. Более того, каждый самопровозглашенный скандинавский король в дальнейшем делал окружающую среду продолжением самого себя, поскольку он вместе со своими дружинниками оставлял определенный след на земле и в жизни людей. За двести лет, непосредственно предшествовавшие эпохе викингов, эта система в том или ином виде распространилась по всему Северу, расширяясь и укрепляясь с каждым последующим правителем каждого крошечного королевства. В этот процесс также были вовлечены все их сподвижники и последователи, их семьи и их арендаторы. Такие правители и такие народы населяют поэзию эпохи викингов, истории о предках и предания, благодаря которым прошлое оставалось близким. Эпическая поэма «Беовульф», хотя это староанглийский текст, рассказывает исключительно скандинавскую по духу историю о данах, свеях и гетах, об их войнах и распрях и об их культуре, величайшей ценностью в которой считалась честь. Смутные отголоски общих воспоминаний, а иногда и упоминания одних и тех же людей появляются в исландских легендарных сагах. В каждом случае главными героями выступают представители семейных династий: Инглинги, Скьёльдунги, Вёльсунги и другие. Это были новые богачи и добившиеся всего сами люди железного века, с боем прорвавшиеся к власти и создавшие крошечные миры по своему образу и подобию. Один историк назвал таких военно-феодальных правителей неистовыми авантюристами, и он был прав.
Этот жизненный уклад отразился в монументальных курганах и огромных залах, остатки которых до сих пор можно увидеть в таких местах, как Гамла-Уппсала (буквально — «Старая высокая палата») в шведском Уппланде, Борре в норвежском Вестфолде и Лейре близ Роскилле в Дании. В них сходятся воедино признаки, знакомые нам с более ранних времен, в частности претензии на исключительность и важность принадлежности к определенной группе. Воинственные обычаи процветали, опираясь на идеи благородного товарищества, узы долга и клятвы взаимной поддержки. В некотором смысле они представляли собой усовершенствованную версию той идеологии, которая существовала в Скандинавии по крайней мере с бронзового века. Выстроенные вокруг явления, которое один ученый назвал «красота воина», они сочетали в себе эстетику насилия, культ верности и поражающую воображение материальную культуру убийства.
