Да уж, не всем так везет с фамилией, столь точно соответствующей внешности. Ибо во всей наружности светловолосого и светлоглазого Люсьена есть некое глубинное, тотемное (как у древних диких народов) соответствие сему виду белого винограда. Удивительно, но и глаза его цветом похожи на спелую ягоду шардоне. Этакие, знаете ли, желто-зеленые радужки, с редкими коричневатыми вкраплениями — точь-в-точь как на зрелом винограде сего сорта, популярного и в Одессе (благодаря тому, что прежний градоначальник граф де Ланжерон любил как его, так и делаемое из него питие). Да, правду сказать и всё общение с мсье Люсьеном по вкусу и производимому эффекту сродни вину шардоне — слегка терпкое, чуть-чуть пьянящее, освежающее и в целом весьма приятное.
Но пора, пожалуй, к сему светлому и даже белому, как вино, рассказу добавить темных тонов, заимствованных у вина густо-красного. Именно такого цвета волосы были у цыганки средних лет, зашедшей однажды в заведение одесского Grandmaître…
А далее, чтобы всё было ясно, нужно дать некоторое предуведомление. Несколькими годами ранее в Одессе проживал и работал… Впрочем, нет, слово «работал» здесь будет не совсем точным, особенно ежели его услышат сотрудники генерал-губернаторской канцелярии (они, пожалуй, еще и на смех поднимут)…Проживал и творил жизнь русский поэт Александр Пушкин, как говорят, очень недурной и заслуженно известный. Перед этим он пожил, примерно в том же духе, в Кишиневе, в канцелярии генерала Инзова. Тогда же и там же познакомился и поэтически очаровался местными молдавскими цыганами, их вольным бытом и пением. Приехав в Одессу, сей Пушкин принялся за поэму в байроническом духе «Цыгане». Издана же она была как раз за год до описываемых нами событий — в 1827-м. Когда книга эта доехала до одесситов, то они отнеслись к ней с большой благожелательностью. И сочли справедливой ее аттестацию, данную в «Русском инвалиде»
[6], которому все, безусловно, доверяли: «Новая прелестная безделка А. С. Пушкина». И вправду прелестная! В Одессе, кажется, не было образованного человека, который бы не рассказывал, как именно он помогал заезжему поэту сочинять чудную вещицу — подбором имен, рифм и метафор.
Это я всё к тому, что к цыганам и цыганкам благородное одесское общество относилось позитивно, с вниманием и даже симпатией. Но, как говорится, всё имеет свои переделы. Тут же случилось вот что. Цыганка средних лет в обычных для сего племени одеждах, по одним описаниям (преимущественно мужским) весьма привлекательная, по другим (чаще женским) — внешности крайне отталкивающей, заглянула в «куафёрскую академию». Да там еще и попыталась потребовать, чтобы ее обслужил тот самый гожо чаворалэ, «красавчик», который изображен на «деревяшке».
К ней отнеслись с незлым смехом и постарались объяснить, что это заведение для благородных дам и господ, а подобные места, но попроще, имеются, скажем, в Молдаванской слободе, где, кстати, бессарабским цыганам и по названию самое место. Эта острóта была благожелательно принята окружающими. Однако возомнившая о себе невесть что цыганка ответила, что заплатить сможет, и настаивала на своем. Ситуация поначалу исключительно смешная, как часто бывает в случае недоразумений, начинала становиться тупиковой. Но не полицию же из-за таких пустяков вызывать.
Тогда вышел сам чаворалэ Люсьен и постарался разрядить обстановку. Он сказал — со своим неподражаемым шармом, — что с радостью обслужит долгожданную клиентку. Но есть проблема, и она в том, что прическа цыганки, совершенна, как, впрочем, и ее наряд. Так что вмешательство может только ухудшить «стрижку египетской царицы»
[7]. Публика, давящаяся смешками, уже готова была взорваться смехом, но по интонации чувствовала, что это еще не конец мизансцены. И не ошиблась.
— А впрочем… — задумался де Шардоне, подкручивая свой виноградный усик. — Да! Я вижу, что можно сделать. Вот! — и быстрым мастерским движением отстриг у цыганки кончик одного локона, действительно, слегка выпиравшего на фоне остальных.
Дальше же было вот что. Не успели присутствующие рассмеяться, а пострадавшие волосы — долететь до полу, как цыганка схватила Люсьена за правую руку, держащую ножницы. И слегка притянула к себе, чтобы проще было вглядываться в его глаза. Лицо куафёра из Военного форштата на мгновение дрогнуло, как бывает у мальчишек, когда их обижают старшие. И эта растерянность не ускользнула от внимания посетителей.
Цыганка же начала пророчествовать:
— Хорошо живешь, гаджо, хорошо работаешь, хорошо любишь. Но дальше — не всегда и не всё так же хорошо будет. Вижу, поняла уже, не тебе мои лозы стричь… И другое вижу. Знаю, какая тьма за тобою. Какая тля побеги твои точит. Худо будет! Так что берегись — когда время придет твой виноград обрезать и давить. Смотри, как бы соком не истечь кровавым!
Далее свидетельства очевидцев опять расходятся. Одни утверждают, что цыганка говорила это обычным голосом и шевелила губами. Другие же божатся — что, как некая бессарабская пифия, чревовещательница с недвижными губами молвила утробным голосом… Но как бы то ни было, а произнеся недоброе пророчество, она плюнула на правую руку, растерла слюну пальцами. И, наклонившись долу, собрала свои волосы, аккуратно, чтоб ни волосинки на чужом полу не осталось. После чего резко выпрямилась и покинула заведение.
Когда медноволосая цыганка ушла, в куафёрской на какое-то время установилась тишина. Потому как, что ни говори о сём фараоновом племени, но он обладает некоей таинственной силой эмоционального воздействия. С другой стороны, цирюльники, что французские, что русские, что смешанные, то бишь одесские, тоже не лыком шиты. Они ж не только локоны стричь умеют, но и кровь пускать, и шпанскую мушку ставить
[8], они за свою жизнь и работу многого навидались. Вот и тут первым нашелся старший из помощников Люсьена:
— Полно расстраиваться, дорогой Grandmaître Шардоне! Мало ли чего наговорит бессарабка в ста юбках. К тому же лично мой опыт подсказывает, что периодическое кровопускание организму лишь полезно, поскольку ускоряет движение жизненных соков.
После этих слов, встреченных подбадривающими возгласами и смешками, непринужденная атмосфера в Académie de coiffure начала восстанавливаться. И каждый считал своим долгом лично подойти к милому Люсьену, чтобы сказать: случившееся, де — пустяк, нелепица, не заслуживающие внимания…
Но те же люди в тот же день, ну и позже, общаясь с родственниками и друзьями, не преминули сообщить, да по возможности в ярких красках и в лицах, о происшествии с цыганкой и ее пророчествах. Так что история эта стала известна всем. Что только укрепило всеобщую любовь к Люсьену де Шардоне как невинно пострадавшему, пускай пока лишь эмоционально.
