Глядя на кислые, как щи, лица Дрымова и Достанича, Горлис решил сыграть ва-банк:
— В преддверии войны Кочубей имел возможность показать свою верность российской короне. В истории же с Гладким он проявил себя человеком решительным и хладнокровным, спасши важного для России человека. А Осип Михайлович уже пришел в себя и может сие подтвердить!
— Дело не только в этом, — перешел в контрнаступление Лабазнов. — К господину Кочубею имеются и другие вопросы. Сомнительные заграничные связи, идущие еще от его родителей… И это странное увлечение английским. Языком страны, враждебной к России в идущей сейчас войне… Это нахождение в домашней библиотеке английских книг со странными подчеркиваниями может быть последствием шифровальной работы…
— О да, господин Лабазнов-Шервуд, — вторую часть фамилии Горлис произнес смачно, чуть не по буквам. — Чтение Скотта и Байрона, изучение по ним языка — сие, конечно, подозрительно, а то и преступно!
Фехтовальный выпад Горлиса попал в самую точку. И если Достанич лишь усмехнулся, удержавшись от смеха, то Дрымов разрешил себе простонародно хмыкнуть. Что, в свою очередь, позволило хозяину кабинета проявить повышенную внимательность к нежной душе жандарма.
— Господа, господа, прошу быть серьезнее. Мы ж тут не в Whist
[71] играем. Дружескими пикировками можно будет заняться потом. По окончании войны!.. Или, по крайне мере, после отъезда из Одессы императрицы с дочерью.
— Вы совершенно правы, Степан Степанович! Нужно порекомендовать министру двора и уделов сократить срок пребывания августейшей семьи в Одессе. Тем более сентябрь нынче холодный… — поспешил произнести Горлис.
— Что скажете, господа? — Достанич не стал спорить с тем, что предложение об отъезде августейших дам — не Натаново, а его.
И Лабазнов, и Дрымов кивнули головой. Иного трудно было ожидать. Ибо тот, кто не соглашался с таким суждением, брал на себя ответственность за безопасность царицы и царевны в близком к фронту городе. Теперь же вся ответственность спихивалась на князя Волконского.
Горлис же подумал, что ему сегодня есть чем гордиться. Он сумел развернуть встречу, наверняка планировавшуюся Лабазновым как судилище над ним, в обратном направлении. Оставалось только закрепить этот успех, пользуясь тем, что обычно уверенный в себе жандармский капитан сейчас деморализован. И Натан вдруг понял, какое завершение разговора будет для него наилучшим.
— Господа, я чрезвычайно благодарен вам за сегодняшний вызов меня, перешедший в столь заинтересованную дружескую беседу. И раз уж тут собрался… просто настоящий синклит безопасности, то может, вы позволите и мне войти в его состав, на скромных правах прилежного вашего ученика, коллежского…
— Ассасина? — сострил Лабазнов.
— Нет — асессора. Позволите?
Достанич не спешил реагировать на предложение. Горлис понял, что нужно спасать ситуацию, блефовать, обещая самое важное для хозяина кабинета:
— Дело в том, что последние недели я занимаюсь важным заданием, полученным от генерал-губернатора. Ранее думал дождаться возвращения его сиятельства в Одессу. Но раз уж обстоятельства изменились, стали острее… Одним словом, я смею надеяться, что вскоре смогу изложить вам информацию, касающуюся… турецкого шпиона в городе.
— Да! — немедленно ответил Достанич. — Считайте, что вы вошли в наш синклит.
Следом кивнули Дрымов и, что более важно, Лабазнов.
Это была победа. Но может быть, и пиррова, поскольку Горлис брал на себя обязанность в течение ближайших недель доложить трем тертым людям некую важную, новую и убедительно аргументированную информацию по поводу османской агентуры в Одессе.
Однако уж поздно раскаиваться в принятом решении, нужно идти вперед. Риск неуспеха и самодискредитации есть. Но Натан надеялся, что информация, полученная от Эстер из Парижа, от Ирэн из Вены, будущее письмо от Карины из Бродов да еще внимательное чтение переписки двух Воронцовых и венского Разумовского (ежели только не сильно отвлекаться на Вольтера и вольтерьянство) — всё это, сведенное вместе, позволит ему сготовить нечто удобоваримое для сей компании.
* * *
После воскресной службы Натан узнал новость, о которой говорили вполголоса, но зато почти все. Да-да, сегодня 9 сентября Ее Величество Александра Федоровна с дочерью Марией Николаевной, помолившись и причастившись в православном Преображенской соборе, убыли из Одессы в Санкт-Петербург. А ведь изначально они собирались уезжать на пару недель позже.
Кстати, и погода в Одессе стояла не такая уж холодная, как заявил об этом на «синклите» Горлис. Но именно сейчас этот отъезд пришелся всем впору. И Натан, старавшийся избавиться от мелкого честолюбия, всё же испытал тайное удовольствие от того, что императорская семья исполняет решения, предложенные именно им.
Фина после службы отправилась в храм искусств. Сегодня вечером должны были давать какую-то комическую оперу, настолько невинную, чтобы и царевна могла ее послушать. Поэтому днем планировались усиленные репетиции. А об отъезде «виновников торжества» заговорили только сейчас, так что в Театре об этом еще и не ведали. К тому ж кто знает, а вдруг это только слухи. Лучше уж перерепетировать, чем недоработать.
* * *
Натан же поехал к себе домой. Открыв дверь своих с Финою апартаментов, почувствовал некий непорядок, какое-то едва заметное изменение. И как показалось, чужой запах. Дух опасности. Он достал свою почти уж забытую трость Жако, упрятанную за вешалку, так, чтобы Фина ее не увидела.
Прошел в гостиную и никого там не увидел. Далее решил проверить свой кабинет. Резко распахнул дверь и отскочил в сторону, на случай, если будет атака от того, кто там может быть. И услышал насмешливый голос, раздавшийся из его кресла:
— Ну ти, Танелю, і швидкий. Я аж злякався… Бо ж сам тут сижу. А вдруг злодеи?!
Кто это? По голосу похоже на Степана. Но он же за решеткой. К тому же Кочубей никогда еще не приходил к нему домой. Жена его разок уж бывала, а он пока — нет. Вдруг это кто-то голос Степанов подделывает. Но зачем?
Горлис достал зеркальце, какое, как правило, носил с собою, и через него посмотрел, кто там у него в кабинете. И снова раздался тот же насмешливый голос:
— И что ж ты там в стекляшку бачиш, друже?
Нет, ну это точно Степан! Натан заглянул в кабинет и, должно быть, вид при этом имел столь глуповатый, что Кочубей, действительно засевший в его кресле, в голос расхохотался.
— Степко, ну и шутки у тебя! То не мог в гости зазвать, то ты без спросу не просто пришел, но и влез. А если б не я первым вернулся, а Фина? Перепугалась бы!
— Не прийшла б. Я знаю, что в Театре сегодня репетиция.
— Откуда?
— Та знаю.
