— Ты, как я погляжу, веселишься, — заметила Хейди.
В голосе ее зазвенела злоба, и я понял, что она слышала наш с Ларсеном смех.
— По крайней мере, пытаюсь, — парировал я, услышав в собственном голосе такую же злобу.
— Ты говорил с ним?
«С ним» — это с Брэдом. Имени его она больше не произносила.
— Я просто заглядывал к нему, — соврал я.
Мало того что я громко смеялся, так теперь придется еще объяснять, почему я веду беседы с убийцей нашей дочери? Да, я говорил Хейди, что наш долг — преодолеть смерть Эми и устремить взгляд в будущее ради нас самих и Сэма. Однако Хейди считала, что если ты не лишен чувств, то имеешь право на скорбь, что такова обратная сторона любви и что если я ее не ощущаю, значит любил Эми слабее, чем утверждаю. Разумеется, ее слова ранили меня, она это поняла и попросила прощения. Я ответил, что все скорбят по-разному и, возможно, способ Хейди лучше, не исключено, что она проработает чувства, которые я подавляю. Я видел — она не верит, что я говорю все это искренне, и все же ей явно нравилось, что я стараюсь пойти ей навстречу.
— Папа, смотри! — Подбежав ко мне, Сэм запрыгнул мне на руки, показал фигурку трансформера и зарычал. — Я Разрушитель! Я умею перевоплощаться! — Он покрутил фигурку, и на ней словно выросло похожее на вилку оружие.
Но потом Сэм вдруг утратил интерес к игрушке и посмотрел мне прямо в глаза:
— А ты умеешь перевоплощаться, папа?
— Ну ясное дело. — Я рассмеялся и потрепал его по голове.
— Тогда покажи!
Я скорчил рожу. Прежде, увидев ее, он смеялся, но теперь лишь молча глядел на меня. Я слегка расстроился. Сэм обхватил меня руками и уткнулся мне в шею. Я посмотрел на Хейди, и та наградила меня усталой улыбкой.
— По-моему, ему нравится, что папы не перевоплощаются, — сказала она.
С территории имения мы никуда не выходили, пытаясь не раздражать друг друга. Хотя здесь разместились три семьи, места тут было больше, чем у нас в доме в Даунтауне, и, несмотря на это, нам словно стало теснее. После похищения Хейди все время боялась и постоянно держала Сэма при себе. Даже отпуская его играть с другими детьми в большом саду, она находилась рядом. Я тщетно пытался объяснить ей, что безопаснее места для нас сейчас не нашлось бы, но и это не помогало.
— Они нападут на нас, — сказала она однажды, когда мы сидели в саду и наблюдали, как Сэм играет с двумя детьми Ларсена.
Они бегали по заминированной лужайке, однако мины были деактивированы. Как же радостно было слышать беспечный детский смех, убеждаясь, что они и впрямь чувствуют себя в безопасности — ведь мы так отчаянно старались убедить всех в этом. Про изнасилование Хейди рассказывать отказывалась. Когда я спросил, не лучше ли будет выговориться, она ответила, что просто-напросто не помнит. Там была девушка, которая, к счастью, вынесла Сэма из комнаты, а после этого воспоминания стерлись. В тот момент она думала лишь о Сэме и Эми. Поэтому и рассказывать особо нечего. Если воспоминания остались у нее в подсознании, пускай пока там и остаются — сейчас Хейди должна жить. Сам я решил, что причина, по которой Хейди удалось вытеснить воспоминания — а нечто подобное происходит и с физической болью, — заключается в том, что более сильная боль часто вытесняет более слабую. А более сильная боль возникла от потери Эми. Я понимал, что именно поэтому Хейди, сильная, заботливая, склонная жертвовать собой женщина, которая при других обстоятельствах взяла бы под крыло лишившихся матери детей Ларсена, сейчас почти избегала их. Роль матери досталась молодой жене Чанга.
— Кто-нибудь, возможно, и попытается, — сказал я, — но потом они передумают и поищут добычу полегче.
— Я не про бандитов, — сказала она, — я про него. Про Колина. Он найдет нас.
— Если мы будем сидеть тихо, то нет.
Я обеспокоенно взглянул на детей. Они раскапывали холмик, где мы похоронили того темнокожего парня, Герберта. Брэд утверждал, будто не знает его фамилии, да и ладно, нам она все равно не пригодилась бы. Никакого креста, да и вообще ничего, свидетельствующего об убийстве, на могиле не было.
— Отец или мать всегда отыщут своего ребенка, — сказала Хейди.
Я не ответил. Знал, что она права.
На следующий день, когда я заглянул в полицейский участок, меня ждали там хорошие новости. Старший инспектор Гарделл выследила одного из членов «Хаоса», некоего Кевина Ванкеля. Это оказалось нетрудно — он все равно сидел в тюрьме. По словам Гарделл, Ванкеля недавно арестовали за ограбление и убийство полицейского. На допросе он сообщил, что состоит в «Хаосе». Но так как «Хаос» пожмотился и не подкинул ему деньжат на метамфетамин, Ванкель решил ограбить кого-нибудь в одиночку. Он ждал возле стриптиз-клуба, подошел к самому сытому и довольному посетителю и, приставив к его лбу пистолет, потребовал бумажник. Когда жертва, согласно свидетельским показаниям, довольно спокойно заявила, что он — полицейский и что лучше Кевину проваливать побыстрее, Кевин выстрелил. Спустя час его арестовали, когда он пытался купить метамфетамин прямо на улице. Судебный процесс против него уже завершился, его приговорили к пожизненному.
Гарделл показала мне фотографию Ванкеля, но лица его я не узнал, то есть в числе назвавших Брэда убийцей его не было.
— Я поговорила с ним, — сказала Гарделл, — он с превеликой радостью займет свидетельское место и подтвердит, что убийца — Брэд. Наша задача — всего лишь раздобыть ему капельку мета.
— В смысле?
— Я, разумеется, отказалась. Адель Матесон не станет выстраивать обвинения на показаниях, купленных за наркотики. Но мы можем попытаться купить Ванкеля, слегка скостив ему срок.
Я посмотрел на снимок и покачал головой:
— Его там вообще не было.
— Что-что?
Я пододвинул снимок обратно и показал на дату:
— Фото сделали за два дня до того, как мы переселились на виллу. Ванкель уже сидел в тюрьме. Ему только наркота нужна — он мать родную за грамм мета продаст.
— Вот дерьмище, — пробормотала Гарделл.
Разочарована она была не меньше моего.
Надежда, которая, появившись, вдруг исчезает, — штука странная. Хотя в участок я пришел, ничего не ожидая, уходил я оттуда расстроенным.
В ту ночь мы с Тупнем свалили с виллы и после этого поселились у Марии.
Не сказать чтобы она обрадовалась, когда я ей дополнительного гостя притащила, но все же смирилась с тем, что это условие договора. Договор же заключался не только в том, что мы делили крышу над головой, стол и постель, но и в том, что я защищала нас и — когда запасы заканчивались — шла добывать продукты. Как именно, Мария не спрашивала, а я особо не распространялась.
Мы придумали особую уловку: находили узкую дорогу, по которой ездит мало машин, и Тупень ложился на асфальт. Водители уже давным-давно прекратили останавливаться, увидев лежащего на дороге человека, однако скорость, проезжая мимо, все равно сбрасывали. В эту секунду с противоположной стороны появлялась я на мотоцикле, на дороге получалась маленькая пробка, и, пропуская меня, водитель все-таки останавливался. Если рассчитать время правильно, то останавливался он как раз рядом с Тупнем, тот вскакивал, хватал ствол, на котором лежал, разбивал стекло и орал: «Руки вверх!» — он эту фразу вообще обожает и выкрикивает к месту и не к месту. Так как водители не знали, заодно я с этим коротышкой или нет, они берегли меня и не спешили давить на газ, и этого секундного замешательства мне хватало, чтобы тоже вытащить ствол.
