В этом отношении Питер, возможно, вел себя спокойнее своих друзей. Не то чтобы он был лишен соревновательного духа, когда ставил себе какую-то цель. Но им как будто двигали не социальные амбиции, а скорее любопытство и чистый энтузиазм. Разумеется, тот, кому все позволено, в меньшей степени нуждается в одобрении, и, по-моему, именно поэтому Питер такой независимый и его так просто полюбить. Или так сложно не любить. И мне, ставшему другом Питера, от этого тоже перепадало.
Кажется, в окружении Питера я особенно нравился девушкам. Одобрение Питера служило пропуском, в то же время я понимал, что меня считали «интересным», даже отчасти «опасным», — услышав подобное, жившие по соседству парни, которые меня знали, громко рассмеялись бы. Говорил я — довольно умеренно и со временем все меньше — на диалекте восточной части города, а Питер представлял меня как художника и без заслуженной оговорки «мечтающий стать». С некоторыми из этих девушек я провел пару ночей, не разбив им сердце, — казалось, они, как и я, остались довольны этими краткосрочными отношениями без обязательств. Могу догадаться, что, рассказывая обо всем подругам, они называли это приключением. Потому что так оно и было: нечто на стороне их реальности. Потому что они, естественно, не собирались вступать в серьезные отношения со столь несерьезным человеком, как мечтающий стать художником житель восточной части города, сколь бы милым и симпатичным он ни был.
Одна из них раньше была девушкой Питера, она интересовалась лошадьми. На вечеринке у Питера, когда я рассказал ей, что скакал на лошади на ферме моих бабушки и дедушки, она пригласила меня покататься. Я ответил, что мне нужно поговорить с Питером — не против ли он. Питер только посмеялся, сказав: «Ну конечно». «Вперед!» — воскликнул он, ткнув мою руку кулаком. Я поступил, как он велел. Вероятно, в какой-то момент мне пришла мысль, что секс с девушкой из высшего общества в костюме для верховой езды на брикетах сена в стойле — эротическое клише, но менее приятным дело от этого не стало. Наверное, даже наоборот. Но когда я начал было с восторгом рассказывать о случившемся Питеру, то осознал, что неверно понял ситуацию. Лицо его чуть заметно дернулось, улыбка еле уловимо стала жесткой. Вот я и соврал, сказав, что пытался, но потерпел неудачу. Не знаю почему, но я как будто начал нравиться ему больше. Насколько я мог судить, не было никаких возражений против того, чтобы я соблазнил юношескую любовь своего лучшего друга. Мне оставалось лишь надеяться, что она никому не расскажет о нашем маленьком приключении. Ведь на долю секунды я увидел в застывшей улыбке нечто незнакомое, но в то же время понятное — неизвестного Питера, о существовании которого я так или иначе знал.
Вернувшись в гостиницу, я увидел, что мусорный контейнер забрали. Поднялся в номер, лег на кровать и прислушался к звукам за окном. Я и раньше обращал внимание на то, что и на природе, и в городе звуки в течение дня меняются, словно циклы, установленные распорядком, взаимоотношениями и дневным светом. Сейчас с улицы доносился дребезжащий звук — это кузнечик или цикада, — издаваемый вибрирующей мембраной, отчаянный призыв, который самец создан издавать, а потому остановиться он не может, будучи рабом собственного полового влечения.
Когда я очнулся, в номере было темно, во рту — вкус пепла, а то, что мне приснилось, ускользнуло из памяти — но там был ковер-самолет.
Я посмотрел на часы. Половина девятого. Столик забронирован на девять. Я проверил телефон. От Питера — ничего. Я позвонил, трубку он не снял, и я отправил сообщение — один лишь знак вопроса. Я подождал десять минут, потом оделся и вышел.
В пять минут десятого такси высадило меня у входа в «Арзак», расположенный на первом этаже здания, похожего на жилой дом. Название ресторана значилось на узкой маркизе, нависающей над входом. Ни кричащей вывески — ничего, что сообщало бы о трех звездах «Мишлен». Я отправил Питеру сообщение, написав, что надеюсь, у него все в порядке, а я стою у входа в «Арзак», хочу войти внутрь и подождать его за столиком, если он скоро будет.
На этот раз ответ пришел сразу.
Не надо. Поезжай обратно в гостиницу, из больницы я сразу поеду туда, и мы встретимся. Угощу тебя в «Арзаке» в другой раз.
Засунув телефон в карман, я оглядел улицу, ища такси, но машин не оказалось. Я решил зайти в знаменитый ресторан и объяснить ситуацию — может, мне вызовут такси. Меня поприветствовал метрдотель в красном жилете. Я извинился и пояснил, что Питер Коутс не сможет прийти сегодня вечером — ему надо навестить кое-кого в больнице. Метрдотель посмотрел план рассадки, а я огляделся по сторонам. Ресторан был оформлен просто, но со вкусом, одновременно стильно и уютно, как дома. Моим родителям здесь понравилось бы, будь у них деньги. Возможно, поэтому у меня возникло странное ощущение, что я бывал здесь и раньше.
— Но мистер Коутс и его сопровождающие здесь, сэр, — сказал метрдотель с явным испанским акцентом. — Он смотрел на мое растерянное лицо. — Если произошло недопонимание, может, вы хотите с ним поговорить, сэр?
— Да, — не задумываясь, ответил я. — Да, спасибо.
Следуя за метрдотелем, я пожалел о своем решении. Ясное дело, тут ошибка — или метрдотель не туда посмотрел, или кто-то увел нашу бронь. Все равно я ничего не мог поделать. Я глянул на сообщение Питера в телефоне, чтобы убедиться, что сам я все правильно понял.
Подняв взгляд и заметив ее, я, естественно, удивился, что мне раньше не пришла в голову эта мысль, — и одновременно опешил.
Питер сидел спиной ко мне, и по его позе я понял, что он о чем-то увлеченно говорил — вероятно, о наших ограниченных представлениях о времени и пространстве. Она молчала. Ее взгляд блуждал над его плечом и наткнулся на мой. Ее словно ударило током. И меня тоже. На ней было простое черное платье. На широком лице ее глаза — а может быть, только зрачки — выглядели неестественно большими и черными. Рот тоже широкий, губы полные. А все остальное — маленькое. Нос, уши, плечи. И будто бы под тканью платья нет груди. Наверное, из-за этого тонкого девичьего тела мне и подумалось, что она моложе, чем я теперь увидел. Должно быть, она наша с Питером ровесница.
Она не отводила взгляда. Возможно, я пробудил дремлющее воспоминание — она же видела меня под водой. В любом случае больной она вовсе не казалась. Питер все углублялся в описание той реальности, что, по его мнению, реальнее, чем та, в которой мы трое в данный момент находимся, но я знал, что он заметит выражение лица Мириам и обернется ко мне — это вопрос нескольких секунд.
Не могу изложить все мысли — додуманные, наполовину додуманные и еще даже не оформившиеся, — которые, столкнувшись, заставили меня сделать то, что я сделал: плавно отвести взгляд в сторону и, будто не найдя искомого, развернуться на каблуках и быстро ретироваться.
Когда Питер в половине первого ночи вошел и запер дверь в номер, я сделал вид, что сплю.
Он постоял у двери и прислушался, потом беззвучно снял одежду и лег, не зажигая свет.
— Питер? — пробормотал я, как будто только что проснулся.
