— Почему, — медленно и четко спросила она, чтобы я понял: на этот вопрос нужен хорошо обдуманный ответ, — вы сюда пришли?
— Потому что, — произнес я, автоматически копируя ее медленный ритм, — я думал, что это может помочь вам в расследовании.
Алуарис медленно и серьезно кивнула, однако словно бы сдерживала насмешливую улыбку.
— Most people would not come from Pamplona just to tell us they have seen a carpet that is…
[7]
Она взглянула на все еще стоявшего переводчика.
— Similar
[8], — подсказал он.
— …similar to the one in the newspaper
[9].
Я пожал плечами:
— Я пришел на тот случай, если вы нашли на коврике рвоту. Или кусочки кожи с кончиков моих пальцев: я ходил по коврику босиком. Так что… — Я смотрел на них — естественно, они понимали, куда я клоню, но отказались договорить за меня. — Думаю, ДНК могла превратить нас в подозреваемых.
— Have you or your friend had your DNA tested by the police?
[10]
— No. I mean, not me. I also doubt if my friend have ever been in contact with law enforcement
[11].
Слишком поздно я, к своей досаде, услышал, что употребил глагол «have» там, где надо было сказать «has». С другой стороны, я употребил выражение «law enforcement», с моей точки зрения довольно элегантное. С чего бы мне сейчас об этом думать? С чего мне переживать о том, какое я произвожу впечатление?
— There was no vómito on the carpet
[12], — сказала Алуарис.
— О, — произнес я, — ну раз такое дело…
— Никакого дела нет, — договорила она за меня.
Я что-то почувствовал. Что? Слабое разочарование? Имма Алуарис склонила голову набок:
— Но чтобы мы могли исключить вас, мистер Дос, может, вы предоставите образцы своей ДНК?
— Конечно, — согласился я. — Если вы расскажете мне о деле.
— Вы о чем?
— Жертва. Женщина или мужчина? Причина смерти? Подозреваемые есть?
— Мы не заключаем подобных сделок, мистер Дос.
Я почувствовал, что краснею. И возможно, по ее мнению, если человек краснеет, это знак примирения — она, во всяком случае, кажется, передумала.
— Мужчина, за двадцать. Голый, никаких следов, без документов, потому-то мы и не можем установить его личность. На голове — рана, нанесенная тупым предметом. Пока подозреваемых нет.
— Спасибо вам.
— Все, что я сказала, было в новостях, — заметила она.
— По-баскски.
Я впервые увидел ее улыбку и насчет глаз оказался прав.
В отделе экспертизы, где мне предстояло сдавать образцы ДНК, была сиеста, поэтому я договорился с Алуарис, что приду после обеда. А пока я съездил на такси в больницу Университета Доностии. Сама она огромная, но очередь в регистратуру стояла небольшая. Однако пришлось потратить время на то, чтобы убедить женщину за стойкой мне помочь. Я объяснил, что спас чуть было не утонувшую Мириам, что ее повезли сюда, что я встретил ее после выписки, что теперь она уехала с матерью дальше, что она забыла у меня кольцо, а мне нужно ее полное имя и — желательно — номер телефона. Я мог сообщить, что Мириам из Киргизии, дату и примерное время госпитализации. Сотрудницу регистратуры я, видимо, не убедил, но она отправила меня в приемный покой. Там мне снова пришлось соврать, но теперь, когда я потренировался, ложь звучала убедительнее. И тем не менее молодая женщина в окошке помотала головой:
— Мы не можем предоставить вам сведения о пациенте, поскольку вы не можете доказать, что являетесь его близким родственником.
— Но…
— Ну раз у вас все, у нас тут дел много.
Одета она была в белые брюки и блузку, и я представил, как она бежит впереди быков. И ее пронзают рога. Еще одна женщина, стоявшая позади одетой в белое, рылась в ящике картотеки — очевидно, она нас подслушала, подошла к окошку, наклонилась к первой и стала нажимать на клавиши клавиатуры. Обе смотрели на монитор, и свет от него отражался в очках подошедшей женщины.
— Похоже, да, в это время к нам поступал пациент с пляжа Сурриола, — сказала она. Я видел, что перед именем на бейдже, прикрепленном к нагрудному кармашку ее белого халата, значилось «Dr.». — Извините, у нас полная конфиденциальность. Оставьте сообщение и ваши контактные данные — мы все отправим пациентке.
— Отсюда я еду в горы в Андорру, и со мной нельзя будет связаться по телефону или электронной почте, — соврал я. — Возможно, согласно этим сведениям, на «скорой» работал врач-испанец.
— Да, и я знаю, кто это, но он в этой больнице не работает.
— Но вы можете сообщить ему сведения о пациентке, и потом он сможет решить, давать ли их мне. Можете сказать ему, что я тот юноша, который вытащил девушку на берег.
Рассматривая меня, доктор колебалась. У меня возникло ощущение, что она поняла: дело не только в забытом кольце. Потом она достала телефон и набрала номер. Быстро говоря по-испански, она изучающе на меня смотрела, как будто описывала человеку на другом конце. Положив трубку, она вырвала листок бумаги из блокнота, лежащего рядом с клавиатурой, и начала писать. И протянула листок мне.
— Buena suerte
[13], — сказала она, слегка мне улыбнувшись.
— Алло?
Я ни разу не слышал ее голоса, но тем не менее я знал: это она. Я стоял возле больницы: в лицо дул теплый ветер, к уху я прижимал телефон.
— Я Мартин, — сказал я. — Друг Питера.
— Это ты, — произнесла она.
— Я в Сан-Себастьяне, и у меня есть пара часов до того, как идти в полицейский участок. Ты не против кофе?
— Не против ли я? — засмеялась она.
Непринужденный, приятный смех — такой хочется все время слышать.
— Хочешь, — поправился я. — Хочешь кофе?
— Я не против и хочу кофе, Мартин.
— Это ты, — сказала она, когда через полчаса оказалась возле моего столика на тротуаре перед баром, где я накануне завтракал.
