Через четыре дня, в конце июля, Эмерсон Абботт получил телеграмму, которой сын отвечал на поздравления с Рождеством, принимал предложение о работе и просил отца через пять дней встретить его в аэропорту Габороне. А еще он указал банковский счет, куда надо было как можно скорее отправить деньги на авиабилет. Эмерсон был доволен всем, за исключением того, что ему придется снова ехать в Габороне.
Кен посмотрел на наручные часы — «Raymond Weil», с южноафриканским золотом, — которые со швейцарской точностью тикали, приближая Судный день.
День начался так же, как и предыдущие двадцать шесть. Проснувшись, Кен подумал, куда его, черт побери, занесло и зачем. Сначала он вспомнил зачем. Деньги. Что должно было переключить его мысли на лондонских кредиторов, но вместо этого они перескочили на белый порошок — он уже не был столь уверен, что с этой «дамой» его связывали такие уж платонические необременительные отношения. Классические симптомы, но, по его мнению, причиной раздражительности и потливости в равной степени могло послужить это богом забытое место, где куча ядовитых гадов, повсюду насекомые, а неуважительно ведущие себя черномазые, кажется, давно позабыли, кто эту страну колонизировал и попытался принести туда цивилизацию. Но депрессия — это что-то новенькое. Внезапно наступали темные часы, когда он как бы терял связь с реальностью: пол уходил из-под ног и он проваливался в бездонные пропасти — ему оставалось лишь дождаться, когда все это кончится.
— Поохотимся на змей, — сказал за завтраком отец.
— Великолепно, — ответил сын.
Кен пытался продемонстрировать интерес, правда пытался. Двадцать шесть дней он прилежно сидел и слушал, пока его отец читал лекции. О том, что можно и чего нельзя, когда имеешь дело со змеями, какой яд какие из них производят, насколько смертельны различные яды и какие они вызывают симптомы. Последнее важно, если неизвестно, какая змея укусила пациента, чтобы вовремя ввести нужную сыворотку из сорока имеющихся на ферме. Но если говорить по правде — а этого Кен изо всех сил старался избегать, — и яды, и сыворотки, и симптомы смешались в супе из жутких способов попрощаться с жизнью. Но он, по крайней мере, уяснил, что у стеклянных ампул с сывороткой был код и синяя крышка, а у ампул с ядом — соответствующий код и красная крышка. Или наоборот?
Когда внимание Кена ослабевало, мысли уплывали, а ручка переставала писать, отец лишь сурово на него смотрел.
После завтрака они с полчаса ехали по тому, что смутно напоминало дорогу, поочередно мимо густых зеленых кустарников, грязных луж глубиной в полметра и желтых, иссушенных лунных пейзажей. Отец остановился — с точки зрения Кена, выбрав место абсолютно произвольно, — спрыгнул на землю, взяв с собой три полотняных мешка и длинную палку с петлей из стальной проволоки на конце.
— Надень.
Отец бросил ему пару очков для плавания. Кен непонимающе на него смотрел.
— Плюющаяся кобра. Нейротоксичный яд. Может попасть тебе в глаз с восьми метров.
Они начали поиски. Не на земле — на деревьях.
— Следи за птицами, — сказал отец. — Услышишь, что они кричат, или увидишь, как перескакивают с ветки на ветку, можешь не сомневаться: бумсланг или зеленая мамба где-то рядом.
— Не думаю…
— Ш-ш-ш! Слышишь щелчки? Хорьки охотятся. Пошли!
Отец побежал на звуки, а Кен нехотя потащился следом. Вдруг он остановился и сделал знак, чтобы Кен подходил осторожно. На большом плоском камне лежала длинная черная гадина и нежилась на солнышке. Кен готов был поспорить, что в длину она два метра да тринадцать сантиметров. Хотел бы он, чтобы на это можно было сделать ставку.
Эмерсон крадучись обошел камень, встал за ним, пронес палку над камнем и осторожно надел петлю на узкую, отчетливо видную голову. Затем затянул. Змея заметалась и разинула пасть — этакий смертельно опасный зевок. Кен завороженно уставился в светло-красную пасть — это навело его на мысль о Хильде Бронкенхорст.
— Видишь спереди ядовитые зубы? — восторженно крикнул отец.
— Да?
— Так что у нас здесь?
— Папа, пожалуйста, давай сначала закончим. Мне как-то неспокойно.
Эмерсон опустил змею в раскрытый Кеном мешок.
— Черная мамба, — сказал он и, прикрыв глаза рукой и прищурясь, посмотрел вверх, на деревья.
Whatever
[25], подумал Кен, и его передернуло, когда змея в мешке стала извиваться.
Проведя полчаса на солнцепеке, Кен позволил себе перекур. Он стоял, опираясь спиной на какое-то дерево — отец пытался втолковать ему, как оно называется, — и думал о ружье, лежавшем в машине, о том, что, в общем-то, представившаяся возможность не хуже любой другой, когда услышал крик отца. В целом это был даже не крик, скорее, краткий лай, но Кен тут же понял, что случилось. Может, потому, что мечтал об этом, размышлял или просто неосознанно надеялся. Он потушил сигарету о ствол дерева. Если ему повезло, он, вероятно, избавится от множества хлопот. Кен прикрыл глаза рукой: там, у берега реки, в густой траве, вымахавшей до пояса, он увидел согнутую спину отца.
— Черт! Кен, меня укусили, и я не видел, что это за змея. Помоги мне ее найти!
— Я иду.
Отец на секунду замер, — наверное, его удивил тон, которым сын ответил.
Кен вспомнил, что говорил отец: если ты не опознал змею и, следовательно, придется выбирать между сорока различными сыворотками, нет смысла перестраховываться и колоть все — сыворотка убьет тебя быстрее и вернее, чем яд. Еще он вспомнил, как отец что-то говорил насчет того, что во время охоты на змей не надо сильно топать — они спрячутся, когда почувствуют сильные вибрации. Кен затопал изо всех сил.
— Вот она! — крикнул отец и зарылся в траву.
Еще один постулат: риск от того, что тебя еще раз укусят, меньше, чем от незнания, кто тебя укусил.
Кен выругался про себя.
Бедняга, подумал Кен, наблюдая за тем, как отец снова и снова молотит мешком по ближайшему стволу дерева. И думал он не о змее и не об отце. На сетчатке вновь всплыла картина: в дверном проеме стоит парень в костюме и с бейсбольной битой. Как обычно, Кен Абботт думал о Кене Абботте.
Когда Кен подошел к отцу, тот присел у ствола дерева. Кожа покраснела, он с хрипом хватал ртом воздух.
— Проверь, какая там, — прошептал отец и бросил ему мешок.
Кен закашлялся от пыли, поднявшейся с сухой земли, открыл мешок из грубой ткани и нехотя засунул туда руку.
— Не надо… — успел произнести отец.
Ладонью Кен почувствовал шершавую, сухую змеиную шкуру — за последние недели он дотрагивался до большего их количества, чем ему хотелось думать. Эта ничем не отличалась. Пока до Кена не дошло: под чешуйками он нащупал дрожащие мышцы, она не погибла. Этого и близко не было. Когда ему в руку впились зубы, он вскрикнул — скорее от ужаса, чем от боли. Он прижал руку к груди, увидел ниже сгиба локтя две круглые дырочки и снова вскрикнул. Затем мгновенно поднес руку ко рту и лихорадочно присосался к дырочкам.
