— Не бойся, Оскар. Ты не упадешь.
Говорил я спокойно. Смотрел ему в глаза. Сердце у меня колотилось, наверное, так же, как у него. Кишку я обвязал вокруг его груди, закрепив беседочным узлом. Он снял верхнюю одежду — ее мы привязали в конце цепочки, — и теперь полуголое мальчишечье тело в ботинках висело над мостовой, но руками он вцепился в решетку.
— Теперь я посчитаю до трех, — с напускным спокойствием произнес я, — и на счет «три» ты разожмешь руки. Договорились?
Оскар таращился на меня паническим взглядом, но кивнул.
— Раз, два… три.
Он отпустил. Храбрый парнишка. Я уперся одной ногой в стену под окном и чувствовал, как его вес тянет кишку вниз. Она выдержала. Мы проверяли в квартире, и я знал, что нет причин, чтобы она не выдержала теперь, лишь потому, что до земли восемнадцать метров. Я два раза обмотал кишку вокруг запястья, чтобы иметь возможность притормозить, однако она начала соскальзывать. Это нормально — его ведь надо было спустить вниз, но не слишком быстро; мне придется притормозить, когда дойдет до пальто, и, если остановиться резко, кишка могла треснуть.
Оскар скользил от меня вниз — мы не спускали друг с друга глаз.
Когда пошло пальто, мне пришлось затормозить. Я увидел, что кишка вытянулась, как резинка. Я был уверен, что мои восемьдесят килограммов она бы не выдержала, но мальчик вряд ли весил больше двадцати пяти. Я задержал дыхание. Кишка покачнулась. Она выдержала. Я спускал его побыстрее, прежде чем она успеет передумать. Когда я дошел до последней вещи, блейзера мальчишки, я высунулся из окна, насколько смог, чтобы Оскар упал с как можно меньшей высоты. Держа рукав блейзера одной рукой, второй я крепко держался за решетку.
— Один, — громко крикнул я, — два, три!
Я отпустил.
Сначала Оскар приземлился на ноги — я услышал, как его ботинки ударились о брусчатку. Он упал на землю. Как мы договаривались, чуть-чуть полежал, проверяя, цел ли он. Затем встал и помахал мне.
Я втащил нашу веревку и отцепил его одежду. Сбросил ее ему, и он быстро оделся. Я видел, что он лезет в карманы блейзера, проверяя, все ли на месте: ручка, деньги, которые я ему дал, и ключ от моей квартиры. Я знал, что надежда тщетная, но она, по крайней мере, была. Надежда.
Просуществовала она недолго.
Двое мужчин в черных водительских костюмах выскочили из двери, один — крупный, практически без шеи. Они побежали за Оскаром и догнали его до того, как он достиг заграждения. Они потащили брыкающегося мальчишку к внедорожнику, припаркованному на пешеходной улице.
Я не кричал им. Просто смотрел, как уезжает машина.
Я сделал то, что мог. По крайней мере, мальчик не погибнет, задохнувшись жутким газом Греко. Может быть, Джо даже освободит Оскара. Почему бы нет? Когда королю объявлен шах и мат, остальные фигуры не трогают. Водители — по крайней мере, большинство из них — не убивают ради убийства.
Я вошел в квартиру, отцепил свою одежду от кишки и стал одеваться. Собачья голова смотрела на меня одним изуродованным глазом, одним — целым.
Верил ли я в то, что Греко пощадит Оскара?
Нет.
Я посмотрел на часы. Через двенадцать минут в квартиру пойдет газ. Я сидел на полу и ждал звонка.
Снаружи стемнело.
Греко позвонил за две минуты до того, как время истекло.
Вероятно, телефон был закреплен на штативе — на экране, судя по всему, появилась его гостиная. Камень, дерево. Большие белые поверхности. Снаружи, на просторной террасе, в вечерней темноте светилась огнями рождественская елка. У двери на веранду стояли два охранника: узкие черные водительские костюмы топорщились от мышц — и оружия. Греко сидел на белом кожаном диване, рядом с ним — болтающий ногами Оскар. Блейзер застегнут криво, на нагрудном кармане — ручка «Монтеграппа». С виду испуганный и заплаканный. На низком журнальном столике перед ними стояла шахматная доска — кажется, партия в эндшпиле. Рядом с доской лежал керамбитовый нож и пульт, который и пустит иприт.
— Привет еще раз, Лукас. Насыщенный выдался день, а? Хороший, даже если учесть, что он у тебя последний.
Греко чистил рукав пиджака тряпочкой. Пятно он так и не свел.
— Надеюсь, он скоро кончится, — сказал я.
— На самом деле я подумывал отвести нашего мальчика в спальню с ночником и включить его, но слишком уж много… возни. И нож мне нравится.
Он потянулся за керамбитовым ножом.
— Греко, ты разве не понимаешь, насколько ты нездоров?
Говорил я теперь сдавленным и хриплым голосом.
— Это ребенок. Невинный ребенок.
— Именно. Поэтому мне удивительно, что ты не покончил с собой, когда у тебя был шанс. Все это… — Он развел руками. — Все это было бы не обязательно, если бы у тебя хватило ума и смелости выброситься из окна.
— Но ты бы все равно убил мальчика.
Он широко ухмыльнулся:
— С чего бы?
— Потому что это ты. Ты должен выиграть. Если бы я покончил с собой и спас тем самым мальчика, победа была бы не только твоей. Это была бы ничья.
Греко засмеялся:
— Это бред. И ты, конечно же, прав.
Он схватил нож и повернулся к Оскару — тот закрыл глаза, словно свет слишком яркий или ему хочется отгородиться от мира. Греко положил свободную руку на голову мальчика. Протяжное «с». Затем он покашлял.
— Привет… — произнес он с тем же медленным, четким ритмом.
Я заставил себя не закрывать глаза и смотреть в экран.
Оскар дернулся, его рука метнулась к нагрудному карману, схватила ручку «Монтеграппа» и раскрутила ее плавным, отточенным движением. Греко смотрел на него с веселой улыбкой.
— …я Греко, — договорил он, выделяя каждый слог.
Оскар вытащил напоминающий шприц стержень и взял его маленькой ладонью за нижний кончик. Все заняло меньше трех секунд — как и в последние разы, когда мы тренировали движения. А теперь он замахнулся рукой. Мальчик он способный, и в конце он каждый раз попадал в глаз собаке, даже когда я поднимал ее повыше и шевелил. Попадал снова и снова — холодно, спокойно, словно робот, каковыми могут показаться загипнотизированные люди. Пока мы не дошли до двух с половиной секунд от момента, когда я произносил фразу-триггер «Привет, я Греко», до того, как он выхватывал ручку из нагрудного кармана, вытаскивал стержень и наносил удар.
Я видел, как кончик стержня протыкает глаз Греко, и ощутил, как он входит в тончайшую косточку в задней части глазницы — и в мозг. Маленькая, сжатая в кулачок ладонь Оскара казалась наростом на лице Греко. Греко таращился вторым глазом — не на Оскара, а на меня. Не знаю, что это было. Изумление? Уважение? Страх? Боль? А может, ничего — может, сокращение лицевых мышц результат того, что кончик стержня задел определенные центры мозга. Точно так же во время учебы мы заставляли мертвых лягушек дергать лапками, управляя их нервной системой.
