«В деньжатах купаемся мы», – без удовольствия подумал Тень и попытался – без особого успеха – вспомнить, где слышал эту песню.
Он долго лежал в ванне, отмачивая синяки.
Потом спал.
Утром он оделся и зашагал по дороге, что вела на холм и прочь из деревни. Он был уверен, что на вершине есть каменный дом с лавандой в саду, голая обеденная стойка из сосны и пурпурный диван, но сколько ни искал, не было на холме никакого жилья и никаких признаков того, что оно здесь было, – лишь трава и боярышник.
Он позвал ее, но никто ему не ответил, только ветер налетел с моря и принес первое обещание зимы.
И все же, когда он вернулся в гостиницу, она ждала его. В своем коричневом пальто сидела в номере на кровати, пристально рассматривая ногти. Не подняла головы, когда он отпер дверь и вошел.
– Привет, Дженни, – сказал он.
– Привет, – отозвалась она. Тихо-тихо.
– Спасибо, – сказал он. – Ты спасла мне жизнь.
– Ты позвал, – тускло ответила она. – Я пришла.
– Что-то не так?
Тут она на него поглядела.
– Я могла бы стать твоей, – сказала она, и в глазах ее стояли слезы. – Я думала, ты меня полюбишь. Может быть. Когда-нибудь.
– Ну, пожалуй, мы могли бы это выяснить. Можем, например, завтра погулять. Только, боюсь, недалеко. Физически я не в лучшей форме.
Она покачала головой.
Самое странное, подумалось Тени, что она больше не похожа на человека: она похожа на себя, на дикое существо, создание леса. На кровати, под пальто, дернулся хвост. Она была очень красива, и Тень сообразил, что очень, очень ее хочет.
– Беда хульдры, – сказала Дженни, – даже если она ужасно далеко от дома, в том, что если не хочешь одиночества, ты должна любить человека.
– Так люби меня. Останься со мной, – сказал Тень. – Пожалуйста.
– Ты, – сказала она печально и бесповоротно, – не человек.
Она встала.
– Однако, – сказала она, – все меняется. Может, теперь я смогу вернуться домой. Тысяча лет прошла – я даже не знаю, помню ли норвежский.
Взяв его большую ладонь маленькими ручками, что способны гнуть стальные прутья, способны раздавить в песок камни, она очень нежно пожала его пальцы. И ушла.
Тень пробыл в гостинице еще день, а потом сел на автобус до Турсо, а там на поезд до Инвернесса.
В поезде он заснул, но снов не видел.
Когда проснулся, рядом сидел мужчина. Человек с лицом что топор читал книгу в бумажной обложке. Закрыл ее, увидев, что Тень проснулся. Тень глянул на обложку: «Трудность бытия» Жана Кокто
[66].
– Хорошая книга? – спросил Тень.
– Ничего, нормальная, – ответил Смит. – Одни эссе. Предполагается, что они очень личные, но такое впечатление, будто всякий раз, когда он невинно поднимает глазки и говорит: «Это все я», перед тобой какой-то двойной блеф. А «Belle et la Bête»
[67] мне понравилось. Когда смотрел, мне казалось, я к нему ближе, чем когда читаю его откровения.
– Тут все на обложке, – сказал Тень.
– В смысле?
– Трудность бытия Жаном Кокто.
Смит почесал нос.
– Вот. – Он протянул Тени газету «Скотсмен». – На девятой полосе.
Внизу была небольшая заметка: отошедший от дел врач покончил жизнь самоубийством. Тело Гаскелла нашли в его машине, припаркованной на стоянке для пикников у прибрежного шоссе. Проглотил тот еще коктейль из обезболивающих, залив его почти полной бутылкой «Лагавулина».
– Мистер Элис не переносит, когда ему лгут, – сказал Смит. – Особенно наемные работники.
– А про пожар что-нибудь есть? – спросил Тень.
– Какой пожар?
– И то верно.
– Но я нисколько не удивлюсь, если в ближайшие месяцы сильных мира сего станут вдруг преследовать несчастья. Автокатастрофы. Аварии поездов. Может, самолет какой упадет. Убитые горем вдовы, сироты и возлюбленные. Очень грустно. – Тень кивнул. – Знаете, – продолжал Смит, – мистер Элис очень беспокоится о вашем здравии. Он волнуется. Я тоже волнуюсь.
– Вот как? – сказал Тень.
– Абсолютно. Ну, вдруг с вами что-то случится в нашей стране? Может, через дорогу не в том месте перейдете. Пачку денег покажете не в том пабе. Мало ли что. Если вы пострадаете, эта, как ее там, мамаша Гренделя может неверно понять.
– Ну и?..
– И мы считаем, что вам лучше уехать из Великобритании. Всем будет безопаснее, правда?
Некоторое время Тень молчал. Поезд начал замедлять ход.
– Ладно, – сказал Тень.
– Моя станция, – сказал Смит. – Я тут выхожу. Мы закажем вам билет – разумеется, первым классом, куда бы вы ни направились. Билет в один конец. Только скажите, куда поедете.
Тень потер синяк на скуле. Боль почти умиротворяла.
Поезд остановился. Маленький полустанок, как будто посреди нигде. На жиденьком солнышке у перрона стоял большой черный автомобиль. Стекла затемненные, и Тень не разглядел, кто внутри.
Мистер Смит опустил оконное стекло, через окно открыл снаружи дверь вагона и ступил на платформу. Оглянулся на Тень в окне.
– Ну?
– Пожалуй, – сказал Тень, – я пару недель погуляю по Англии. А вы уж молитесь, чтобы я смотрел по сторонам, переходя улицу.
– А потом?
И тогда Тень понял. Может, с самого начала знал.
– В Чикаго, – сказал он Смиту, когда поезд дернулся и покатил от станции. И как будто постарел с этими словами. Но нельзя же откладывать вечно.
А потом добавил так тихо, что лишь он один и расслышал:
– Наверное, я возвращаюсь домой.
Вскоре пошел дождь: огромные капли стучали по стеклам и размывали мир в серо-зеленые пятна. В пути на юг Тень сопровождали утробные раскаты грома: ворчала гроза, выл ветер, молния отбрасывала на небо гигантские тени, и постепенно все они разогнали его одиночество.
Возвращение Тонкого Белого Герцога
Он властвовал надо всем, что был в силах охватить взгляд, – даже сейчас, когда, стоя в ночи на балконе дворца и слушая доклады царедворцев, он поднял взор в небеса, на горькие, мерцающие островки и извивы звезд. Да, он правил мирами. Герцог издавна старался править хорошо и мудро, быть добрым монархом, но власть – тяжкое бремя, а мудрость приносит страдания. Он обнаружил, что, властвуя над чем-то, невозможно творить одно только добро, ибо нельзя созидать, не разрушая. Увы, даже он не мог волноваться о каждой жизни, каждой мечте, каждом народе каждого мира.
