– Я просмотрел подшивку анналов Эпикурейского клуба. Сорок лет назад жар-птица упоминалась в одном указателе, но больше ничего узнать не удалось.
– Почему? – шумно сглотнув, поинтересовался Зебедия Т. Кроукоростл.
Огастес ДваПера Маккой вздохнул.
– Я нашел страницу в анналах, – сказал он, – но ее выжгло, а потом в клубе началась полная неразбериха.
– А вы едите светлячков из пакета, – сказала Холлиберри БезПера Маккой. – Я заметила.
– Совершенно верно, мисс, – кивнул Зебедия Т. Кроукоростл.
– А ты помнишь ту смуту, Кроукоростл? – спросил Огастес.
– Разумеется. – Кроукоростл важно кивнул. – И тебя тоже помню. Тогда тебе было столько же, сколько юной Холлиберри сейчас. Что же до смуты, то вот она есть, а вот ее нет. Это как закат и рассвет.
В тот же день ближе к вечеру Джеки Ньюхаус и профессор Мандалай нашли Кроукоростла за железнодорожной насыпью. Тот жарил что-то в консервной банке над угольным костерком.
– Что готовишь, Кроукоростл? – спросил Джеки Ньюхаус.
– Еще угля, – сказал Кроукоростл. – Очищает кровь, возвышает дух.
На дне банки дымились почерневшие щепки липы и гикори.
– И что, ты будешь это есть, Кроукоростл? – спросил профессор Мандалай.
Вместо ответа Кроукоростл лизнул пальцы и выудил из банки уголек. Тот шипел и плевался в его хватке.
– Хороший фокус, – признал профессор Мандалай. – У огнеглотателей научился?
Кроукоростл закинул уголек в рот и разжевал старыми кривыми зубами.
– У них, – сказал он. – У них.
Джеки Ньюхаус откашлялся.
– Я хотел бы признаться, – сказал он, – что у нас с профессором Мандалаем весьма дурные предчувствия касательно предстоящего путешествия.
Кроукоростл дожевал уголь.
– Слегка остыло, – сказал он. Вынув из костра ветку, он откусил ее огненно-оранжевый кончик. – Так-то лучше.
– Это иллюзия, – сказал Джеки Ньюхаус.
– Ничего подобного, – строго возразил Зебедия Т. Кроукоростл. – Это колючий вяз.
– У меня очень дурные предчувствия, – продолжал Джеки Ньюхаус. – Мне от предков достался развитый инстинкт самосохранения – тот самый, что заставлял их трястись на крыше или прятаться под водой, в каком-то шаге от служителей закона и благородных господ, у которых имелись оружие и причины для недовольства, – и этот инстинкт твердит, что мне лучше не ехать в Жартаун.
– Я преподаватель, – сказал профессор Мандалай, – а посему лишен столь развитых чувств, какие присущи людям, коим не выпадало проставлять оценки в контрольных, да благословят их небеса, даже не читая. И все же я нахожу нашу затею чрезвычайно подозрительной. Если жар-птица так вкусна, почему я о ней раньше не слышал?
– Да слышал, старина. Слышал, – сказал Зебедия Т. Кроукоростл.
– К тому же я великолепно разбираюсь в географической науке, от Талсы, штат Оклахома, до Тимбукту, – продолжал профессор. – Но ни в одной книге я не встречал упоминания о Жартауне в Каире.
– Упоминания? Ты же сам это преподавал, – отозвался Кроукоростл, поливая дымящийся кусок угля острым перечным соусом и отправляя его в рот.
– Я не верю, что ты правда их ешь, – произнес Джеки Ньюхаус. – Но мне даже наблюдать за этим фокусом неуютно. Видимо, мне пора.
И он ушел. Профессор Мандалай ушел вместе с ним: человек этот был так сер и призрачен, что его присутствие всегда находилось под большим вопросом.
В предрассветный час Вирджиния Бут споткнулась о Зебедию Т. Кроукоростла, отдыхавшего под дверью. Она возвращалась из ресторана, о котором надо было написать отзыв. Вышла из такси, споткнулась о Кроукоростла и растянулась. Приземлилась поблизости.
– Ух ты, – сказала она. – Ничего себе полет, а?
– Именно так, Вирджиния, – согласился Зебедия Т. Кроукоростл. – У тебя, часом, не найдется спичек?
– Спичек? Да, где-то были. – Она принялась рыться в сумочке, очень большой и очень коричневой. – Вот, нашла.
Зебедия Т. Кроукоростл извлек бутылочку пурпурного метанола и перелил его в пластиковую чашку.
– Метиловый? – удивилась Вирджиния Бут. – Зебби, я как-то не думала, что ты любитель метилового спирта.
– А я и не, – сказал Кроукоростл. – Паршивая штука. Гноит кишки и убивает вкусовые сосочки. Но в это время суток проблематично найти другую горючую жидкость.
Он зажег спичку и поднес ее к жидкости, по которой тут же побежало дерганое пламя. Потом съел спичку, сполоснул горло горящим спиртом и изрыгнул сноп пламени, испепелив газету, случайно попавшую в сектор обстрела.
– Корости, – сказала Вирджиния Бут, – так и убиться недолго.
Зебедия Т. Кроукоростл ухмыльнулся.
– Я ведь не пью его, – сказал он. – Только булькаю и выплевываю.
– Играешь с огнем.
– Только так я понимаю, что еще жив, – сказал Зебедия Т. Кроукоростл.
– О, Зеб! Я волнуюсь. Я так волнуюсь. Как думаешь, какой вкус у жар-птицы?
– Богаче перепела, сочнее индейки, жирнее устрицы, тоньше утки, – сказал Зебедия Т. Кроукоростл. – Попробовав раз, не забудешь.
– Мы едем в Египет, – сказала она. – Я никогда не была в Египте. – И добавила: – А где ты будешь спать?
Он поперхнулся, и легкий кашель сотряс его ветхое тело.
– Староват я стал ночевать в подъездах и по канавам, – сказал он. – Но у меня есть гордость.
– Ну, – сказала она, – можешь спать у меня на диване.
– Не то чтобы я не был тебе благодарен за предложение, – ответил он, – но на вокзале у меня есть именная скамья.
Он оттолкнулся от стены и величественно уковылял прочь.
На автовокзале у него действительно была именная скамья. Он пожертвовал ее вокзалу давным-давно, когда был на коне, и на латунной табличке, прикрепленной к спинке, было выгравировано его имя. Зебедия Т. Кроукоростл не всегда был беден. Иногда деньги приваливали, но всякий раз он затруднялся их удержать. Разбогатев, он замечал, что общество не слишком благосклонно смотрит на состоятельных людей, которые обедают в трущобах у железной дороги и якшаются с алкашами в парке, а потому старался растранжирить богатство как можно быстрее. Разумеется, тут и там оставались какие-то крохи, о которых он забывал напрочь, и порой он забывал, что быть богатым неудобно, вновь отправлялся на поиски удачи и непременно ее находил.
Он не брился уже неделю, и в щетине уже проглядывала белоснежная седина.
Они отбыли в Египет в воскресенье, эпикурейцы. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать на прощание.
– Пока, папа! – крикнула Холлиберри БезПера Маккой.