Мы дошли до конца улицы и свернули в проулок, застроенный одинаковыми домами. Летний вечер, пустынно и тихо.
– Тебе хорошо. Ты им нравишься, – сказал я. – Тебе не нужно с ними разговаривать.
И это правда. Одна хулиганская улыбка – и Вик мог брать любую.
– Не. Не совсем. Разговаривать все-таки нужно.
Когда я целовался с подругами сестры, до разговоров дело не доходило. Сестра куда-нибудь отлучалась, кто-то из ее подруг попадал в пределы досягаемости, и их приходилось целовать. Никаких разговоров я не припоминаю. Я не знал, о чем говорят с девчонками, – так я Вику и сказал.
– Это просто девчонки, – ответил Вик. – А не какие-то инопланетные пришельцы.
Мы завернули за угол, и надежда на то, что вечеринка не найдется, стала угасать: в доме чуть дальше, приглушенная стенами и дверями, слабо пульсировала музыка. Было восемь вечера – не так уж рано, если тебе нет шестнадцати, а нам еще не было. Ну, не совсем.
Моих родителей, в отличие от предков Вика, всегда волновало, где я и что я. Он был младшим из пяти братьев. Мне это казалось почти волшебством: у меня-то две младшие сестры, и всё, я был уникален и одинок одновременно. Сколько себя помню, мне хотелось, чтобы у меня был брат. После тринадцатого дня рождения я перестал загадывать желания на падающих или первых звездах, но пока загадывал, просил брата.
Мы прошли по дорожке, виляющей мимо живой изгороди и одинокого розового куста, к бугристому фасаду. Позвонили в дверь, и на пороге возникла девушка. Не скажу, сколько ей лет, – это вот тоже напрягало меня в девчонках: в детстве мы просто мальчики и девочки, растем вместе, с одинаковой скоростью, нам по пять лет, по семь, по одиннадцать. А потом – раз! – и девчонки как будто дают по газам и попадают в будущее, они всё про всё знают, у них месячные, и грудь, и косметика, и один-бог-знает-что-еще, потому что я-то уж точно не знал. И графики в учебниках по биологии не делают тебя совершеннолетним в прямом смысле слова. А твои ровесницы уже вполне себе совершеннолетние.
Мы с Виком были ни разу не совершеннолетние, и я уже подозревал, что даже если начну бриться раз в день, а не раз в две недели, все равно не преодолею разрыва.
– Привет, – сказала девушка.
– Мы друзья Элисон, – сообщил Вик. С Элисон – рыжей, веснушчатой, с озорной улыбкой – мы познакомились в Гамбурге, когда ездили по обмену. Организаторы разбавили группу девчонками из женской школы – для равновесия. Более или менее нашими сверстницами, шумными и веселыми, с более или менее взрослыми бойфрендами, у которых были машины, мотоциклы, работа и даже – как печально поведала мне одна девушка, обладательница кривых зубов и енотовой шубки, на вечеринке в Гамбурге – в кухне, кто бы сомневался, – с женой и детьми.
– Ее нет, – сказала девица в дверях. – Элисон здесь не живет.
– Это не важно, – широко улыбнулся Вик. – Я Вик. А это Эйн. – Мгновение – и вот она уже улыбнулась ему. Вик достал из пакета бутылку вина, одолженную из родительского бара. – Куда поставить?
Девушка посторонилась, пропуская нас внутрь.
– На кухню, – сказала она. – Где остальные бутылки.
У нее были золотистые локоны, и она была прекрасна. В коридоре стояла темень, но я все равно разглядел, насколько эта девушка прекрасна.
– А тебя как зовут? – спросил Вик.
Она сказала, что зовут ее Стеллой, а он опять выдал свою кривоватую улыбку и заявил, что это самое красивое имя из всех, какие он только встречал. Вот ведь гад. И самое поганое, что он говорил так, будто и впрямь в это верил.
Вик отправился на кухню, а я заглянул в гостиную, где играла музыка. Там танцевали. Стелла вошла в комнату и стала ритмично покачиваться в такт. Она танцевала одна, сама с собой, а я на нее смотрел.
Это была эпоха раннего панка. Мы тогда слушали «Эдвертс» и «Джем», «Стрэнглерз», «Клэш» и «Секс Пистолз». Кое у кого на вечеринках играли «ЭЛО», «10сс» и даже «Рокси Мьюзик». Ну и Боуи
[73], если повезет. В Гамбурге, во время поездки по обмену, единственной пластинкой, по поводу которой мы сошлись во мнениях, был альбом «Урожай» Нила Янга, и его песня «Золотое сердце»
[74] стала фоном всего путешествия: за золотым сердцем стремясь, я пересек океан…
Однако музыку в гостиной я не узнавал. Смахивало на немецкий электропоп типа «Крафтверка»
[75] и на пластинку, которую мне подарили на прошлый день рождения, коллекцию странных шумов из звуколаборатории «Би-би-си». Однако в музыке был ритм, и с полдюжины девушек мягко раскачивались в такт. Но я смотрел только на Стеллу. Она затмевала всех.
Отпихнув меня, в комнату вошел Вик с банкой пива в руке.
– Там на кухне бухло, – сообщил он мне. Затем подкатил к Стелле и заговорил с ней. О чем – я не слышал из-за музыки, но мне точно не было места в этом разговоре.
Пиво я тогда не любил. Я отправился на кухню поискать чего-нибудь повкуснее. На столе стояла большая бутылка кока-колы, и я налил себе полный пластиковый стакан, и не решился заговорить с двумя девочками, что оживленно болтали в сумеречной кухне. Они были прелестны – очень черная кожа, блестящие волосы, одежда, точно у кинозвезд, и еще иностранный акцент, и обе они были явно вне зоны досягаемости.
Я болтался по дому со стаканом колы.
