Когда пропал радиоприемник, я ушел из того дома. Это постепенное исчезновение вещей, которые я считал однозначно своими, слишком утомляло – одна за другой, предмет за предметом, слово за словом.
Когда мне было двенадцать, один старик рассказал мне историю, которая осталась со мной навсегда.
Некий бедняк оказался на ночь глядя в лесу, и у него с собой не было молитвенника, чтобы прочесть вечерние молитвы. Ну, он и говорит:
– Боже мой, ведающий все на свете, у меня нет молитвенника, и молитв я наизусть не помню. Но ты-то знаешь их все, ты же Бог. Поэтому вот что я сейчас сделаю: я скажу тебе алфавит, а ты уж сам как-нибудь сложи буквы в слова.
Из моей памяти пропадают всякие вещи, и это меня пугает.
Икар! Не то чтобы я вообще все имена позабыл. Вот Икара же я помню. Он подлетел слишком близко к солнцу. В сказках оно всегда того стоит. Всегда имеет смысл хотя бы попытаться – даже если тебя ждет неудача, даже если падешь ты, подобно деннице, и сгинешь навек. Лучше просверкнуть во тьме, вдохновить других, прожить хоть немного на полную катушку, чем просидеть всю дорогу впотьмах, проклиная тех, кто одолжил у тебя свечку, да так и не вернул.
Еще я теряю людей.
Странно, когда такое случается. Я же их на самом деле не теряю. Не так, как люди теряют родителей, – и не так, как маленький ребенок в толпе… когда ты думаешь, будто держишь за руку маму, а потом поднимаешь глаза – а это вовсе и не мама… Или потом, позже, когда приходится откуда-то брать слова, чтобы рассказать, какими они, эти люди, были, – на похоронах или на поминальной службе. Или когда рассеиваешь прах в саду с цветами или над морем.
Я иногда думаю, что хотел бы, чтобы мой прах рассеяли в библиотеке. Но на следующее утро, еще до первых читателей, все равно придут библиотекари и сметут его весь обратно.
Да, я хотел бы, чтобы мой прах рассеяли в библиотеке – или на ярмарке с аттракционами. На ярмарке 1930-х, где можно покататься на черной… на такой черной… на…
Опять забыл слово. На карусели? На русских горках? В общем, на такой штуке, на которой ты катаешься – и ты снова молодой. На чертовом колесе! Да. Бывает еще другой карнавал, который тоже приезжает в город, но несет с собой зло. «У меня разнылся палец…»
[91]
Шекспир.
Я помню Шекспира; помню имя, и кто он был, и что написал. Шекспир пока может чувствовать себя в безопасности. Хотя наверняка есть на свете люди, которые забывают Шекспира. Им приходится говорить что-нибудь вроде «ну, этот человек, который написал быть иль не быть», – и ни в коем случае не фильм с Джеком Бенни, настоящее имя которого было Бенджамин Кубельский и который вырос в Уокигане, штат Иллинойс, примерно в часе пути от Чикаго. Уокиган, штат Иллинойс… его еще потом обессмертили под именем Зеленого Города в целой серии рассказов и книг одного американского писателя, который сам как раз уехал из Уокигана и отправился жить в Лос-Анджелес. Я про того чувака, о котором как раз сейчас думаю. Я вижу его у себя в голове, стоит мне только закрыть глаза.
Я любил смотреть на его фотографии на оборотах книг. Он там выглядел очень мягким. И мудрым. И добрым.
Он написал рассказ о По – чтобы По не забыли. О будущем, в котором люди жгут книги и забывают их. И в этом рассказе мы оказываемся на Марсе, хотя с тем же успехом могли бы оказаться в Уокигане или в Лос-Анджелесе, – мы, критики, те, кто обижает книги и забывает их, кто забирает и крадет слова, все слова, словари и радиоприемники, набитые словами, те люди, которых ведут через весь дом и убивают, одного за другим, при помощи орангутанга или ямы и маятника, ради любви к Господу, Монтрезор…
[92]
По. Я знаю По. И Монтрезора. И Бенджамина Кубельского с его женой, Сэйди Маркс, которая никакого отношения к братьям Маркс не имела, зато выступала под именем Мэри Ливингстон. Все эти имена у меня в голове…
Мне было двенадцать.
Я читал книги, я смотрел фильм. На температуре сгорания бумаги я внезапно понял, что непременно должен это запомнить. Потому что, если кто-то один жжет или забывает книги, кто-то другой обязан их помнить. Мы вверим их своей памяти. Мы станем ими. Станем писателями и их книгами заодно.
Простите. Тут я что-то забыл… Идешь себе по тропинке, и вдруг она исчезает, тупик, и ты один и заблудился в лесу. Вот он я, здесь, и я больше понятия не имею, где это самое здесь находится.
Вы должны выучить какую-нибудь пьесу Шекспира – я буду называть вас «Титом Андроником». А вы, кто бы вы там ни были, можете взять что-нибудь из Агаты Кристи. Будете, скажем, «Убийством в Восточном экспрессе». Еще кому-то неплохо было бы заняться стихотворениями Джона Уилмота, графа Рочестера. А вы, да, вы, который сейчас это читает, извольте запомнить роман Диккенса, и когда мне понадобится узнать, что там случилось с Барнеби Раджем, я приду к вам. Уж вы-то сможете мне рассказать.
А вы, люди, которые сжигают слова, берут книги с полок, пожарные и невежды, те, кого пугают слова и сказки, и сны, и Хэллоуин, и те, кто вытатуировал себе по всему телу слова, и мальчишки! Растите грибы у себя в подвале! И пока ваши слова (которые – люди, которые – дни, которые – вся моя жизнь), пока ваши слова будут жить, останетесь живы и вы, и у вас будет смысл, и вы измените мир, и я все равно не помню ваших имен.
Я выучил ваши книги. Выжег их у себя в уме. На тот случай, если в город вдруг придут пожарные.
Но кто вы такие, я уже не помню. Я жду, что память вернется ко мне, как ждал, что вернутся словарь и радио, и ботинки – и все с тем же никудышным результатом.
Все, что осталось, – пустое место у меня в голове, место, которое раньше занимали вы.
Но даже и в этом я уже не уверен.
Помню, я разговаривал с другом.
– Тебе знакомы эти сюжеты? – спросил я его.
Я пересказал ему все слова, какие только знал: те, что о чудовищах, идущих домой, а дома их ждет человечий детеныш; те, что о торговце молниями и о черном карнавале, следовавшем за ним по пятам; те, что о марсианах и об их павших хрустальных городах и безупречных каналах. Все эти слова сказал я ему, а он ответил, что слышит о них в первый раз. Что их просто нет.
Мне не по себе.
Не по себе оттого, что я поддерживал в них жизнь – как те люди в снегах в конце повести: ходил взад-вперед, вспоминал, повторял слова, сохраняя им жизнь и реальность.
