Думаю, во всем виноват Бог.
Нельзя ожидать, что он будет помнить все вообще. Куда уж ему! Бог – парень занятой. Наверняка он иногда доверяет кому-то поработать за него.
– Ты! Да, ты. Я хочу, чтобы ты помнил даты Столетней войны. А вот ты будешь помнить окапи. А ты – Джека Бенни, он же Бенджамин Кубельский из Уокигана, штат Иллинойс.
А если тебе вдруг случится забыть то, что Бог наказал помнить – БАМ! Нет больше окапи. Только дыра в ткани мира, в форме окапи, которая, между прочим, была на полпути между антилопой и жирафом. Нет больше Джека Бенни. И Уокигана нет. Только пустое место у тебя в голове, ровно там, где было такое понятие или человек.
Я больше не знаю…
Не знаю, где искать. Может, я потерял писателя, как когда-то словарь? Или еще того хуже: может, Бог дал мне это малюсенькое задание, а я взял и не справился? И теперь, когда я его забыл, он исчез со всех полок, исчез даже из энциклопедий и живет разве что в наших снах…
Мои сны… Ваших-то я не знаю. Возможно, вам никогда и не снился вельд, всего-то нарисованный на обоях, да только он взял и съел двух детей. Ам, и нет! Возможно, вам невдомек, что Марс – это небеса, куда отправляются наши ушедшие, те, кого мы любили, и откуда они приходят потом по ночам, чтобы сожрать нас. И человек, арестованный за то, что он – пешеход, вам тоже не снится.
А вот мне – снится.
Если он и вправду существовал, я его забыл. Потерял. Забыл его имя, названия книг – одно за другим. Забыл сами книги и то, о чем в них написано.
Боюсь, я схожу с ума, ведь не может все дело быть просто в возрасте!
Если я провалил это твое задание, Господи, Боже мой, дай мне сделать только одну последнюю вещь, чтобы ты мог вернуть в мир все эти истории.
Потому что, если это сработает, возможно, они будут помнить этого человека… Все они будут помнить. И снова один звук его имени приведет вам на память крошечные американские городишки в Хэллоуин, когда сухая листва вьется над тротуарами, словно стая вспугнутых птиц, – или Марс, или саму любовь. А мое имя будет забыто.
Я хочу, я готов заплатить эту цену, если зияющая дыра на книжной полке моего разума снова заполнится – прежде чем я уйду.
Боже милостивый, услышь мою молитву.
А… Б… В… Г… Д… Е… Ж…
Погремушка Стук-Постук
– Ты расскажешь мне что-нибудь перед сном, когда уложишь меня спать?
– А тебя нужно укладывать? – спросил я мальчика.
Он на секунду задумался, а потом очень серьезно сказал:
– Думаю, да. Я сделал все уроки, а значит, пора идти спать, но мне немножко страшно. Не очень. Чуть-чуть. Но дом такой большой, а свет не везде работает. Идти темновато.
Я протянул руку и потрепал его по голове.
– Понимаю, – сказал я. – Дом и правда большой и старый. – Мальчик кивнул. Мы сидели в кухне, и тут было светло и тепло. Я отложил журнал на кухонный стол. – Какую сказку ты хочешь послушать?
– Ну, – задумчиво протянул он, – думаю, не слишком уж страшную. А то я буду все время думать о чудовищах и могу не заснуть. Но если она не будет хотя бы чуточку страшной, это неинтересно. Ты ведь сочиняешь страшные сказки, да? Она сказала, ты писатель.
– Она преувеличивает. Я, конечно, пишу кое-что, но пока еще ничего не напечатали. И сказки я сочиняю самые разные.
– И страшные тоже?
– Да.
Мальчик посмотрел на меня из теней у двери, где он стоял.
– А ты знаешь какие-нибудь сказки про Погремушку Стук-Постук?
– По-моему, нет.
– Это лучшие на свете сказки.
– Тебе рассказывают их в школе?
Мальчик пожал плечами.
– Иногда.
– Ну и что же это за сказки?
Мальчик был развит не по годам, и то, что парень его сестры оказался таким невеждой, его возмутило – по лицу было видно.
– Да их все знают!
– Ну а я не знаю, – возразил я, стараясь сдержать улыбку.
Мальчик окинул меня оценивающим взглядом, словно пытался понять, не вожу ли я его за нос.
– Давай ты отведешь меня наверх, – сказал он, – и расскажешь мне сказку перед сном, только, я думаю, пусть она будет нестрашная, а то я потом останусь у себя в комнате один, а там и правда как-то темновато.
– Может, оставить записку твоей сестре, чтобы она знала, где мы? – спросил я.
– Можно. Но ты и так услышишь, когда они вернутся. Входная дверь очень громко хлопает.
Мы вышли из теплой, уютной кухни в коридор, где было темно и гуляли сквозняки. Я щелкнул выключателем, но свет не зажегся.
– Лампочка перегорела, – объяснил мальчик. – Они все время так.
Глаза быстро привыкли к полутьме. Луна была почти полная, и ее голубовато-белый свет лился сквозь высокие окна на лестнице, спускающейся в коридор.
– Все будет хорошо, – заверил я мальчика.
– Да, – серьезно ответил он. – Я очень рад, что ты со мной.
Заносчивости в нем поубавилось. Он нащупал мою руку и сжал ее так доверчиво и спокойно, как будто знал меня всю жизнь. Я тут же почувствовал себя ответственным и очень взрослым.
Я пока еще не был уверен, что чувство, которое испытывал к его сестре, моей девушке, можно назвать любовью, но мне было приятно, что этот ребенок относится ко мне как к члену семьи. Я почувствовал себя его старшим братом и расправил плечи. Даже если в этом пустом доме и впрямь было что-то тревожное, я бы не признался в этом ни за какие коврижки.
Ступеньки скрипели под ветхим ковром на лестнице.
– Стук-Постуки – лучшие в мире чудовища, – сказал мальчик.
– Ты их, что ли, по телевизору видел?
– Да нет. Думаю, никто не знает, откуда они берутся. Обычно они приходят из темноты.
– Как и положено чудовищам.
– Ага.
Мы шли по коридору второго этажа, от одного пятна лунного света к другому. Дом и вправду был огромный. Я пожалел, что не прихватил фонарик.
– Они приходят из темноты, – повторил мальчик, по-прежнему держа меня за руку. – Думаю, они из нее сделаны. Они появляются, когда ты не смотришь внимательно. И забирают тебя в свое… нет, не гнездо… Вроде гнезда, но другое… как это назвать?
– Дом?
– Нет. Это не дом.
– Логово?
Мальчик помолчал.
– Да, наверно. Логово. – Он сжал мою руку покрепче и больше ничего не добавил.
– Ну, хорошо. Значит, они забирают невнимательных в свое логово. И что они делают с ними потом? Высасывают всю кровь, как вампиры?
