И прежде чем я успел понять, что он делает, он наклонился и нежно поцеловал меня в щеку. Щетина у него была грубой и колючей, а дыхание неожиданно сладким. На ухо он прошептал:
– Вовсе я не падший. Мне плевать, что обо мне говорят. Я все еще делаю мою работу, как я ее понимаю.
Моя щека горела в том месте, где ее коснулись его губы.
Он выпрямился:
– И все же мне очень хочется домой.
И он пошел вниз по темнеющей улице, а я сидел на скамейке и смотрел, как он уходит. У меня было ощущение, будто он что-то забрал с собой, просто я не мог вспомнить, что именно. И еще я чувствовал, будто взамен мне оставили нечто, возможно, отпущение грехов или безвинность, хотя каких грехов и в чем может быть моя безвинность, я сказать не мог.
Откуда-то пришел образ: небрежный рисунок двух ангелов, летящих над прекрасным городом; а поверх рисунка отчетливый отпечаток детской руки, окрасивший белую бумагу в кроваво-красный цвет. Образ явился пред моим мысленным взором внезапно, и я и теперь не знаю, что он означал.
Я встал.
Было слишком темно, чтобы разглядеть циферблат моих часов, но я знал, что в тот день не засну. Я вернулся в отель, в дом возле чахлой пальмы, помылся и принялся ждать. Я думал об ангелах и о Тинк; и не мог поверить, что любовь и смерть идут рука об руку.
На следующий день возобновились полеты в Англию.
Я чувствовал себя странно, бессонная ночь погрузила меня в то неприятное состояние, в котором все кажется плоским и не особенно важным; когда ничто не имеет значения и когда реальность представляется уязвимо тонкой и изношенной. Поездка на такси до аэропорта была кошмарной. Мне было жарко, я устал и нервы были на пределе. В эту ужасную жару я был в футболке; мое пальто пролежало на самом дне чемодана на протяжении всей поездки.
Самолет был забит битком, но меня это не беспокоило.
Стюардесса продефилировала по проходу со стопкой газет: «Геральд трибюн», «ЮэСЭй тудей» «Лос-Анджелес таймс». Я взял номер последней, но слова вылетали из моей головы, едва я успевал их распознать. Ничто из прочитанного мне не запомнилось. Нет, лгу. Где-то на последних страницах я прочел о тройном убийстве: двух женщин и маленького ребенка. Имен указано не было, и я так и не понял, почему эта заметка мне запомнилась.
Вскоре я уснул. Мне снилось, как я трахаюсь с Тинк, а из-под ее закрытых глаз и сомкнутых губ сочится кровь. Кровь была холодной, вязкой и липкой, и я проснулся продрогшим от кондиционера и с неприятным ощущением во рту: там было сухо как в пустыне. Я выглянул в поцарапанный иллюминатор и стал смотреть на облака, и мне пришло в голову (не в первый раз), что облака – это некая другая земля, где все точно знают, чего ищут и как вернуться к началу.
Смотреть на облака – это то, что мне всегда больше всего нравилось во время полета. И еще близость собственной смерти.
Завернувшись в тонкое одеяло, я снова ненадолго уснул, но если что и видел во сне, то мне это не запомнилось.
Вскоре после приземления в Англии разыгралась снежная буря, выведя из строя систему электроснабжения аэропорта. В тот момент я один поднимался в лифте, освещение погасло, и лифт застрял между этажами. Замерцала тусклая аварийная лампа. Я жал на красную кнопку тревоги, пока не сели батарейки и сигнал не прекратился; зажавшись в углу в моей крошечной серебряной комнатке, я дрожал от холода в одной футболке. От моего дыхания шел пар, и я сам себя обнимал, чтобы согреться. Кроме меня, там не было ни души, но несмотря на это я чувствовал себя в полной безопасности. Вскоре кто-то сумел открыть двери лифта. А еще кто-то помог мне наконец выбраться из него; теперь я знал, что очень скоро буду дома.
Мост тролля
Большую часть железнодорожных путей разобрали в начале шестидесятых, когда мне было три или четыре. А услуги, оказываемые в поезде, свели к минимуму. И ехать теперь можно было лишь до Лондона, а городок, в котором я жил, стал конечной станцией.
Мои самые первые яркие воспоминания: мне полтора года, мама в больнице, рожает сестру, и бабушка ведет меня в центр города на мост, и поднимает на ручки, чтобы я увидел внизу паровоз, который, пыхтя, ползет по дороге, похожий на железного черного дракона.
В течение следующих нескольких лет пыхтящих паровозов совсем не осталось, а вместе с ними исчезли и сети железных дорог, соединявших деревню с деревней и городок с городком.
Мне было неведомо, что паровозы отслужили свой век. Но к тому времени, когда мне исполнилось семь, они были уже в прошлом.
Мы жили в старом доме на окраине города. Напротив было пустое поле под паром. Обычно я карабкался на забор, где читал, укрывшись в тени какого-то деревца; а когда тянуло на приключения, исследовал окрестности нежилой усадьбы за полем. Там, над покрытым ряской искусственным прудом, был низко перекинут деревянный мост.
Во время моих набегов я никогда не встречал там ни сторожей, ни смотрителей и никогда не пытался войти в дом. Это могло навлечь неприятности, а кроме того, я свято верил, что во всех старых домах водятся привидения.
Я был не то что легковерен, просто мне верилось во все темное и опасное. В моем детском воображении ночи были населены одетыми в черное голодными призраками и ведьмами, которых сбивает с ног ветер.
Вера в обратное успокаивала: днем безопасно. Днем всегда безопасно.
У меня был ритуал: в последний день занятий перед летними каникулами, по дороге домой, я снимал ботинки и носки и, держа их в руках, вышагивал по каменистой тропинке своими нежными розовыми ступнями. После, все лето, я надевал ботинки только если заставляли. И упивался своей босоногой свободой, пока в сентябре вновь не начинались занятия в школе.
Когда мне было семь, я нашел в лесу тропинку. Был жаркий и солнечный летний день, и меня занесло довольно далеко от дома.
Я чувствовал себя открывателем новых земель. Пройдя мимо усадьбы, с ее заколоченными слепыми окнами, миновал незнакомый лес. Спускаясь по крутому склону, я оказался в тени, в густых зарослях, на тропинке, по которой прежде не ходил; сквозь листву пробивались зеленые и золотые пятна света, и мне показалось, что я очутился в волшебной стране.
Вдоль тропинки пролегало русло тоненького ручейка, который кишмя кишел крошечными прозрачными головастиками. Я выловил одного, долго смотрел, как он дергался и извивался на моей ладони, и бросил обратно в ручей.
Я шел вниз по течению. Совершенно прямая тропинка заросла невысокой травой. Время от времени я находил отличные камешки: ноздреватые, оплавленные – коричневые, и пурпурные, и черные. Если посмотреть через них на свет, можно было увидеть все цвета радуги. Решив, что они невероятно ценные, я набил ими карманы.
Так я все шел по золотисто-зеленому коридору, и никто мне не повстречался на пути.
Я не был голоден и не испытывал жажды. Мне просто хотелось узнать, куда ведет тропинка. Она все еще была прямая как стрела, и совершенно ровная. На всем пути тропинка оставалась прежней, в отличие от местности окрест. Вначале я шел по дну оврага, крутые склоны которого густо заросли травой. Затем – по гребню, и, глядя вниз, мог видеть верхушки деревьев и редкие крыши далеких домов. Тропинка оставалась плоской и прямой, а я шел по ней через долины и плато, долины и плато. В конце концов, в одной из долин, я вышел к мосту.
