Я объехал десятки дешевых клоповников и в итоге – собственно, я заранее знал, что так будет, – зарулил на стоянку отеля «Мариотт» на Канал-стрит. По крайней мере, я был уверен, что один свободный номер у них есть. У меня в картонном конверте лежала квитанция.
– Мне нужен номер, – сказал я женщине за стойкой.
Она даже не посмотрела на меня.
– Мест нет. И не будет до вторника.
Мне нужно было побриться, принять душ и выспаться. «Что ужасного она может мне сказать? – подумал я. – Извините, вы уже вселились?»
– Университет зарезервировал мне номер. На фамилию Эндертон.
Она кивнула, постучала по клавиатуре, уточнила: «Джексон?» – дала мне ключ от номера, а я поставил инициалы в книге регистрации. Женщина показала, где находятся лифты.
У дверей лифта невысокий смуглый человек с волосами, собранными в хвост, и с ястребиным лицом, усыпанным седой щетиной, откашлялся и обратился ко мне:
– Эндертон из Хоупвелла? Мы печатались в одном номере «Журнала антропологических ересей». – Он был в белой футболке с надписью: «Антропологи делают это, пока им вешают лапшу на уши».
– Правда?
– Правда. Я Кэмбл Лак. Университет Норвуда и Стретэма. До этого – Политехнический в Северном Кройдоне. Англия. Писал об исландских бродячих духах и призраках.
– Рад познакомиться. – Я пожал ему руку. – У вас совсем не лондонский акцент.
– Я бирми, – сказал он и пояснил: – Из Бирмингема. Я раньше не видел вас на таких сборищах.
– Я в первый раз на конференции.
– Тогда держитесь поближе ко мне, – сказал он. – Главное, не волнуйтесь. Помню, на первой своей конференции я все время до усрачки боялся сделать что-то не то. Зайдем в бельэтаж, заберем, что положено, и пойдем приводить себя в порядок. У нас в самолете было не меньше сотни младенцев, чессблагородносло. Правда, они орали, какались и блевали посменно. Одновременно вопили не меньше десятка.
Мы поднялись в бельэтаж, забрали бейджики и программки.
– Если хотите пойти на «Прогулку с призраками», запишитесь заранее, – сказала улыбчивая молодая женщина за столом. – «Прогулки с призраками» по старому Новому Орлеану, каждый вечер, группа не больше пятнадцати человек. Так что советую записаться.
Я принял душ, постирал одежду в раковине и повесил в ванной сушиться.
Усевшись голым на кровать, я принялся изучать содержимое картонного конверта. Не вникая, пробежал глазами доклад, который Эндертон собирался представить на конференции.
На чистой обратной стороне пятого листа Эндертон записал от руки – мелко и по большей части разборчиво:
«В мире, где все совершенно, можно сношаться, не отдавая частичку сердца. Каждый искрящийся поцелуй, каждое касание – мелкий осколок сердца, который ты больше никогда не увидишь.
До тех пор, пока ходить (просыпаться? кричать?) в одиночестве не окажется невыносимым».
Когда одежда почти высохла, я оделся и спустился в гостиничный бар. Кэмбл был уже там. Пил джин с тоником, а рядом стоял второй стакан.
В расписании конференции Кэмбл кружочками обвел все доклады и диспуты, которые хотел посетить. («Правило номер раз: все, что до полудня, можно смело задвинуть, если, конечно, сам не выступаешь», – пояснил он.) Он показал мне мое выступление, обведенное карандашом.
– Я никогда раньше не делал доклады на конференциях, – сказал я.
– Не ссы, Джексон. Прорвемся. Знаешь, как я делаю?
– Как?
– Я тебе расскажу. Читаю доклад. Потом народ задает вопросы, а я откровенно гоню, – сказал он. – Причем гоню активно – в смысле, противоположном «пассивно». Это самое увлекательное. Гнать пургу. Как два пальца обоссать.
– Вообще-то я не умею… э… гнать, – сказал я. – Слишком честный.
– Тогда кивай и говори, что это очень дельный вопрос и что он подробнейшим образом рассмотрен в твоей текущей работе, а доклад – лишь краткие выдержки из этой самой работы. А если какой не в меру въедливый дятел начнет докапываться по вопросу, в котором ты явно не догоняешь, сделай высокомерную морду лица и скажи, что дело не в том, во что сейчас модно верить, а в том, что есть истина.
– И что, действует?
– Еще как действует. Пару лет назад я выступал на конференции с докладом о сектах душителей в персидской армии – прорабатывал вопрос, почему душителями становятся и индусы, и мусульмане, а культ Кали подцепили значительно позже. Видимо, все начиналось с некоего манихейского тайного общества…
– По-прежнему носишься с этой ахинеей? – К нам подошла высокая бледная женщина с ослепительно-белыми волосами, явно одетая теплее, чем требовала погода, вызывающе и с претензией на богему. Мне представилось, как она едет на велосипеде с плетеной корзинкой перед рулем.
– Я не ношусь, я пишу монографию, – сказал англичанин. – Кстати, такой интересный вопрос: я собираюсь во Французский квартал, дабы вкусить удовольствий, которые нам предлагает Новый Орлеан, – кто-нибудь составит мне компанию?
– Я пас, – без улыбки ответила женщина. – А кто твой друг?
– Это Джексон Эндертон из Хоупвеллского колледжа.
– Кофейные девочки-зомби? – Теперь она улыбнулась. – Я видела в программе. Интересная тема. Еще и за это спасибо Зоре, а?
– Наряду с «Великим Гэтсби», – сказал я.
– Хёрстон знала Фицджеральда? – удивилась велосипедистка. – Я не знала. Мы уже и забыли, как тесен был тогда нью-йоркский литературный круг, а перед гениями все же приоткрывали «цветной барьер».
Англичанин фыркнул.
– Черта с два его приоткрывали. Хёрстон умерла в нищете, уборщицей во Флориде. Никто и не знал, что она написала все, что написала. Не говоря о том, что помогла Фицджеральду с «Великим Гэтсби». Это грустно, Маргарет.
– Потомки умеют оценить такие вещи, – сказала высокая женщина и ушла.
Кэмбл проводил ее взглядом.
– Когда вырасту, – сказал он, – я хочу быть ею.
– Зачем?
Он задумчиво посмотрел на меня:
– Очень верное отношение. Ты прав. Кто-то пишет бестселлеры, кто-то их читает, кто-то получает награды, кто-то нет. Главное – оставаться человеком, так? Хорошим человеком. Быть живым.
Он похлопал меня по плечу.
– Пошли. Я тут прочел в Интернете об одном интересном антропологическом феномене, хочу тебе показать. Вряд ли такое увидишь в своей Дальней Заднице, штат Кентукки. Id est
[57] женщины, которые в нормальных обстоятельствах не показали бы свои сиськи и за сотню фунтов, демонстрируют их всем и каждому за дешевые пластмассовые бусы.
– Универсальная валюта, – заметил я. – Бусы.