– Ага. Осенью будем гулять твоё столетие. Когда собирались у нас 9 мая все вместе, на День победы, отец говорил, что Академия наук тоже готовит юбилей. Я, признаться, не знал, что ты известный учёный! Думал, просто старый зануда с причудами…
– День победы? Какой победы? В какой войне?
– Опять забыл? Когда я в прошлый раз попал в вашу матрицу, то жил в Питере. А в 1939 году, уже стариком, переселился в Москву! И мы с тобой сто раз обсуждали нападение немцев на Польшу и нашу с немцами войну. В моей парикмахерской. Ты ж меня к себе домой ни разу не позвал.
– В моём прошлом этого не было, Глеб.
– Я рассказал тогда всё, что знал из школьного курса!.. Потом, правда, пережил войну сам, и теперь знаю больше. А ты?
– Я сюда попал прямиком из 1941 года, – задумчиво сказал Лавр. – Вот что, внучек. Про войну мне надо как можно больше узнать и запомнить. Полагаю, мы успеем этим заняться. А теперь давай спать. Анюту мою, – он кивнул на жену, – видишь, уже сморило.
Москва, 1584–1605 годы
Появление на дворе Лавра нового человека ажиотажа не вызвало. У него и так постоянно работали конюх и возчики. Ну, поселился ещё кто-то… Только Митька Мокрый спросил: «Из деревни своей, что ли, привёз парня?», – но ответа ждать не стал, что ему за дело. Да ещё жена Лавра, Анна, пыталась намёками выяснить, кто этот Глеб. Лавр ей насочинял, что родня, а она всего-то хотела узнать, на скольких обед готовить.
Анна была образцовая жена, вполне функциональная. Он такую и искал: спокойную, с полезными для семейной жизни умениями. Не ждал от неё ни особой красоты, ни ума, ни страсти. А она вдобавок была свояченицей Васи Щелкалова – тоже полезный фактор.
Начальники Лавра, особенно брат Васи – Андрей, были натуральными трудоголиками. Бывало, сутки подряд работают и других заставляют. Поспать оставалось часа четыре в день. Так что поговорить о будущем со вновь обретённым родственником Лавр не успевал. Но хоть урывками, выяснил картину жизни Глеба. И прежде всего выспросил, от кого произошёл сам Глеб.
Оказалось, его дед – сын Лавра, родившийся до войны.
– Война уже идёт, а у меня нет сына! – удивлялся Лавр. – И откуда ему взяться, если я не женат? Зина вышла за другого. Парикмахершу Надю ты не знаешь, да и не было у меня с ней ничего. Ко́тя… то есть, Октябрина – не беременела никак. Или предохранялась, чертовка. С Леной я давно расстался…
– Лена? – спросил Глеб. – Да, мою прабабку Леной зовут. Жену твою.
– Ты путаешь, это моя мать, твоя прапрабабка, Елена Эдуардовна. Княгиня, кстати.
– Они обе Елены, и твоя жена, и мать. Я же им причёски строил, мне ли не знать! Когда переехал в Москву, дед мой уже родился, я видел, ты его в коляске возил.
– А вот я тебя не видел. И коляску не возил. Как сына-то моего зовут?
– Пётр… Пётр Лаврович. Неужели не знаешь о нём?
Глеб никак не мог понять этого парадокса, и Лавр ему в качестве примера поведал, как встречался он в Тракае со своим вторым «я», Стасом Гроховецким в облике имперского князя фон Дубова на коронации князя Витовта, а потом – в монастыре с тем же Стасом, но в рясе монаха Варфоломея. Потом опять попал в Прибалтику, в Трокай, и там опять был тот Стас, который фон Дубов. Коронация сорвалась, а Витовт помер. Московский князь в дни его смерти, и Лавр тоже, были там и хоронили покойного! А когда в ленинградской шарашке Лавр выпросил у гражданина начальника Герасимова материалы по тем событиям, оказалось, что после срыва коронации все уехали, а Витовт отдал богу душу лишь через месяц. А их никого там уже не было!
– Так что ещё вопрос, какой мир я застану, вернувшись отсюда, – закончил он.
– Не понимаю, – сказал Глеб.
– А я понимаю! Тот Стас, который был монахом, получив от меня информацию о нашей встрече в Луцке, в следующую свою ходку, попав в прошлое, решил не повторяться. Он не стал графом фон Дубовым и не попал ни в Луцк, ни в Трокай. И если я там был, то не мог с ним встретиться. А без этой встречи некому было бы рассказать мне, в каком монастыре нашёл себе обитель брат Варфоломей. Я не мог стать боярином и попасть в тот монастырь и говорить с ним. Целый пласт истории остался только в моей памяти! А товарища Кирова убили.
– Вот что творит реальная виртуальность! – крутил глазами Глеб. – Я на столь высокие левела́ никогда не поднимался.
– Но ведь в прошлое ты попал не впервые. Признавайся: много начудил?
– Нет, что ты. Я всего три раза… И ещё повезло, что ты мне заранее всё объяснил! Я в детстве думал, это у тебя такая игра, чтобы я захотел бы делать уроки по истории, а оказалось – вправду. И удачно, что ты заставлял меня учить языки. Мой русский они, предки наши, не понимали ни в какую. А я им по-французски! Совсем другое отношение. Граф Апраксин – не тот, что в Петербурге при царице обретался, а его брат из-под Белгорода, Сергей Иванович, спросил меня: «Ты ничей?». А я и есть ничей, и документов никаких. А он: «Будешь при мне жить».
Лавр, слушая его, перебирал высушенные лучины, но, услышав про графа из-под Белгорода, вскинул голову:
– Имение его было где? Графа Апраксина? Случайно, не на реке Муроме?
– Ага. Откуда знаешь? Это мой граф придумал, будто Илья Муромец, который богатырь, у нас там жил. И назвал ручей рекой Муром! Тогда чуть не все сочиняли историю своей земли. Помню, помещик Нечаев придумал, будто Куликовская битва произошла на его земле. И назвал какой-то свой ручей рекой Непрядвой. А потому что хотел замазать перед царём свою дружбу с декабристами. Будто бы он, скотина либеральная, на самом деле патриот. Писал там, в журнале: «Мы все, во славу Отечества», и прочую чушь. А сам…
– Это чёрт с ним, а давай дальше про графа своего.
– Я с ним и его графиней ездил туда-сюда. В Варшаве был, там поляки бузу поднимали. Когда граф состарился, поселились мы на реке Муроме.
– Ты лакеем, что ли, при нём был?
– Бери выше! Брадобреем! Я ещё в 2015-м выучился на парикмахера… кстати, по твоему совету. На двухнедельных курсах, чтобы только ты отвязался. И попав туда, применил умения, так сказать, на практике. Мужчин стриг «на пальцах», брил опасной бритвой, да и графиню обслуживал… А когда опять оказался дома, пошёл на курсы при телецентре «Останкино», освоил исторические причёски и макияж. Я, дед, не какой-нибудь стригун или фигаро, я – куафёр
[138], мастер!..
– Охохонюшки, – простонал дед. Ему вспомнилась гордая вывеска на цирюльне XIX века: «Паликмахер Елисей, стрижка-брижка волосей».
– Второй раз я трипанул
[139] не знаю, в какой век, – продолжал тем временем внук. – Угодил прямо в драку, даже одежду себе найти не успел. А в третий раз, наоборот, полная пруха: в Москве устроили перепись населения прямо к моему появлению! Заодно всем давали фамилии и паспорта.
[140] Ну, я прикинулся одним покойником, получил документ, будто я Смирнов, и пока не разоблачили меня, рванул в Петербург.
