Варсоний помолчал, будто обдумывая произнесённый послушником латинизм, потом вздохнул, и посоветовал:
– Поговори с отцом Базаном, сын мой. Он весьма сведущ.
Джон встал и склонился в покорном поклоне:
– Непременно поговорю, отец мой.
Базана он знал, и считал резидентом этой эпохи. То есть дикарём, но авторитетным. Инок в возрасте, обросший бородой, всегда молчаливый, в их монастыре именно он духовно окормлял отцов: когда-то братия сама решила ходить на исповедь к нему, а не к настоятелю. А ещё этот духовник, что смущало Джона, ежеутренне бродил по берегу и деревянной лопаточкой скидывал в море всё непотребное, выпавшее из пещер монахов! И он же утаскивал неведомо куда трупы умерших насельников. Вряд ли бы так стал себя вести пришелец из будущего! Лично он, Джон, точно бы не стал.
Однако Базан всё же мог оказаться искомым ходоком! Надо уделить ему больше внимания.
Пока он размышлял об этом, Варсоний обратился к одному из послушников, работавших рядом:
– Где сей час отец Базан?
– Сети рыбарские плетёт в келии своей, отче, – ответствовал послушник.
Что ж, подумал Джон. Придётся идти на выпас и собирать кизяки, отложив разговоры на потом. Заходить в кельи, когда там работали иноки, было нельзя.
…В первый раз исповедовав Иону, немногословный Базан велел ему:
– Молись, чтобы Господь вразумил тебя, – да и пошёл вон по своим делам.
За следующий месяц новые беседы с Базаном и наблюдение за ним результата не дали. Монах в расставленные словесные ловушки не попадался, латинизмов или других несвойственных эпохе оговорок в его речи Джон не заметил. И оставил бы он того Базана в покое, занявшись поисками ходока среди крымских крестьян, моряков и торговцев, если бы… Если бы не одна деталь: их беседы порождали у него тягостное впечатление, что это не он изучает монаха периода «тёмных веков», а наоборот: монах сдирает с него, человека информационного общества, маску, как кожуру с мандарина. Было в Базане что-то неправильное!
Монастырь располагался на мысу, что позволяло незаметно наблюдать за кем угодно. Конечно, послушник Иона, имея много дел, часто терял Базана из виду. Но в целом он был как на ладони: монах, и монах – такой же, как все. Ну, что ты будешь делать?!
«Момент истины» наступил, когда умер старик, живший среди них. Простой служка при келаре, помогал тому разжигать костёр для готовки пищи и мыл котлы; откликался на кличку Герос. И вдруг помер. В землю здесь не хоронили, из-за отсутствия стальных лопат. Как всегда, замотали тело в рогожку и при помощи крана-журавля спустили вниз, на кромку моря. Туда же отправился Базан. Джон, помогавший у журавля, наблюдал сверху, как тот вытащил откуда-то видавший виды плотик в три брёвнышка, уложил на него покойника, зашёл в море по колено и потащил сей груз вдоль берега на верёвке в сторону заката, а вскоре зашёл за россыпь камней, и не стал виден.
Улучив момент, тайвер отправился, прячась среди деревьев, в ту же сторону. Потом стал посматривать с обрывистого берега вниз – и, наконец, вышел к нужному месту. Покойника уже не было. Плотик и ряса валялись на берегу. А в море, в за́тишке, невидном с мыса, плыл, вскидывая сразу две руки и наполовину выскакивая из воды, монах Базан. Плыл стилем баттерфлай!
[176] В этом веке никто не мог знать такого стиля, и Джон уверился, что монах – человек будущего.
Пройдя ещё дальше, он выбрал место, где берег был не так обрывист. Цепляясь за тощие кусты, спустился к морю. Осторожно пошёл по берегу, огибая камни и прочие природные препятствия. Услышав шумное дыхание, затаился и получил возможность наблюдать, как «тёмный монах» делает гимнастику, а потом технично боксирует «с тенью». Потом Базан опять вошёл в море и ополоснулся, а когда выходил на берег, увидел Джона. Видать, понял, что разоблачён, потому что крикнул по-английски:
– Следишь за мной, шпион?
Прятаться стало глупо, и Джон вышел к нему. Спросил сурово:
– Who are you?
– Плохая у тебя подготовка, тайвер. Больше года не мог меня узнать!
– Who are you, sir?
– А я тебя узнал с первого дня! – засмеялся монах.
Засим он стал расчёсывать пятернёй мокрую бороду, и наконец Джон Смит его тоже узнал! Раньше борода скрывала облик, а теперь, при мокрой обвислой бороде, облик его и проявился! Это был тот наблюдатель из XXII века, который в Лондоне, когда Джон служил у Ньютона, следил за ним и даже однажды устроил ему выволочку.
Джон взмахнул руками:
– О, боже! Боже! Вот вы кто!
Он испытывал огромное облегчение. И не мог молчать!
– Ха-ха-ха! Он убирает мусор! Таскает трупы! А сам… Где покойник? Вы его утопили, что ли?
– Нет, – монах указал расщелину в камнях берега. – Тут костница, куда их складывают уже много лет.
Он слегка обсох, натянул на себя рясу. Джон болтал, не переставая, наслаждаясь тем, что может говорить по-английски:
– Мы виделись в Лондоне! – кричал он. – Вы наблюдатель из будущего! Конечно, вам легко было меня узнать! Вы в своей Лаборатории в будущем наверняка читали мой отчёт и ждали меня, ведь вас отправили в эту эпоху позже! Правда?
Услышав это, монах Базан вскинул голову; отблеск солнца зайчиком перепрыгнул из одного его глаза в другой. Джон заметил этот просверк, и подумал, что своей логикой сумел-таки его уесть.
Потомок постоял, склонив голову, затем подхватил верёвку и, вздымая брызги, потащил плотик обратно к мысу. Джон брёл за ним, продолжая болтать:
– Вы не поверите: я думал, вы русский ходок. Никак не могу его найти! Найду, или нет? Что об этом известно в вашу эпоху?
– Зачем спрашиваешь? – рыкнул Базан по-гречески. – Кто ищет, тот обрящет. – И опять перешёл на английский: – У тебя своё дело, у меня своё.
– Ах, да, извините. Мне объясняли, что спрашивать о будущем нельзя. Только о прошлом. Потому что у нас общее прошлое, но может быть разное будущее, если о нём говорить. Я этого не понимаю, кстати. А вы?
– Ох, ох, – бормотал инок Базан себе под нос. – Во, попал. А впрочем…
– Я помогу тащить, – забегая вперёд, протянул к верёвке руки молодой послушник.
Из россказней лагерного дружка-итальянца Лавр помнил, что физик Бартини описывал Вселенную, как некий симбиоз трёхмерной структуры, условно называемой пространством, и расположенной перпендикулярно к ней трёхмерной же протяжённости, которую условно можно назвать временем. При этом оставаясь в убеждении, что время всего лишь условная сравнительная мера движения материи!
Оказавшись несколько здешних лет назад в неведомо какой эпохе, где нет ни научной литературы, ни собеседников, способных поддерживать разговор на эту тему, Лавр поначалу загрустил. Потом от скуки стал строить в голове разнообразные стереометрические фигуры, исходя из того, что и структуры, и протяжённости для начала должны быть трёхмерными. Он мысленно рассматривал и откладывал в сторону тетраэдры
[177], двойные тетраэдры, пирамиды с шестиугольными основаниями и прочие фигуры, в которых каждая плоскость, грань или вершина граничит с плоскостями, гранями и вершинами других таких же фигур. Он представлял, как они вращаются относительно друг друга, и как их цепь сама себя переплетает. Чуть с ума не сошёл.
