– Все так живут. И пчёлы, и векши.
– Да, и векши… А на вашей вёске орехи запасают?
– А как же.
Когда Лавр отправился домой, Бичелок навязал ему в дорогу ещё один кувшинчик медовухи. Крикнул вслед:
– Кувшинчик-то верни потом!
Пришёл праздный день во славу Симаргла, время отды́ха. Лавр выспался всласть, даже не слышал, когда ушли на двор Самига́ со своими детишками. Встал, размялся, распахнул дверь и, наклонив голову, выбрался на солнышко. Хоть и срубил он новый дом Самиге́ и детям её, и сам там же поселился, всё же учёл, что зимой его протапливать нужно будет, и постарался не впадать в гигантизм. Высоту потолка вывел, чтоб своею головой не задевать, и ладно. А дверь поставил, так сказать, стандартную.
Сбегал в «нужный угол». На обратном пути прислушался: бабы чем-то тарахтели в сарае, тихонько переговариваясь. Мальчики Самиги́ за углом дома играли в чижика, остальных детей и мужиков не было ещё видно, видать, спят ещё.
Лавр поприседал на одной ноге, на другой. Помахал руками. Критически посмотрел на лазню бани, решил: нет, сегодня не буду даже заводиться. Баня была мелкая, неудобная, не на его размеры строенная. Пошёл вдоль берега, мимо причалов, к своему любимому «пляжу», скинул с себя всё и с наслаждением бултыхнулся в холодную воду. Плавал, пока не подал голос Бозыка, брат его «хозяина» Созыки:
– Великан! Мне даже смотреть на тебя холодно!
Он, ёжась и обнимая себя руками, стоял на берегу, рядом с кучкой великановой одежды, но тут и Созыка закричал со двора:
– Вылезай! Пойдём наверх, греться!
И они пошли, взяв с собой повзрослевшего уже Третьяка, а главным их предводителем был член совета старейшин Угрюм.
Так уж было заведено, что первую половину светлого симарглова дня мужики гуляли своей компанией, а вторую проводили с семьями. Почему так? Да потому, что два – а пожалуй, что и почти три месяца до этого дня они не виделись. Работали от зари до зари в разных местах. На полях, в лесу, на реке, в кузне, в гончарне. У плавильного горна или у ткацкого станка; с рубанком в руках, или с неводом. А семьи свои – ну, ночью, да. Хотя бы унюхать могли спящих детей и таких же умученных, как они сами, жён.
А теперь – праздник, радость встреч и общения!
По всему городу бегают счастливые собаки с бантиками на шее. У них сегодня тоже праздник: хозяева не жалея выдали им бобрятину: ешь, не хочу. Правда, зайчиков, кабанчиков и куропаток люди оставили себе, ну, так собаки не в претензии. Кости всё равно им достанутся.
Пришли. По небольшому городцу – с точки зрения жителя ХХ века, по деревеньке средней величины – шатались компании мужчин, человек по пять-восемь; они сходились, расходились, опять набегали друг на друга из-за разных углов. Задача была, чтобы каждый побывал во всех домах и выпил бы там хмельного напитка, и похлопал друзей-соседей, в большинстве своих же родственников, по плечам, и покричал радостные слова.
У ворот дома Бичелока забава: метание ножей. Показать удаль свою в праздник – сам Стрибог велел. Великан с Угрюмом остановились поглазеть на забаву. Остальные к этому часу где-то потерились. Нож метнул Щелкан, один из кузнецов, подопечный Лавра. Сверкнув на солнце, нож с чётким стуком вонзился в дерево.
– А-а-а! А-а-а! – закричал Щелкан. – Каков я боец?
Лавр пригляделся к ножу, и возмутился:
– Да ты чего, Щелкан? Это же нож моей работы! Тут тебе игра, что ли? Свои ножи кидай. Для чего я вас учу?!
Став главным по кузнечеству, он сначала сам ходил по домашним кузням, а потом решил учить кадры у себя. Объяснял, как держать температуру, как различать по цвету раскалённого металла его качество, как ковать в два, три и пять слоёв. Многому учил, в том числе правилам поковки с оттяжкой, и установлению центра.
– Где твой нож, Щелкан?
– А вот, лежит.
Лавр взял, прикинул на руке, засмеялся:
– Вот с ним и покажи, какой ты боец.
Щелкан трижды кинул нож, и каждый раз он шлёпался о столб плашмя.
– Переделаешь, – велел ему Лавр. – А я днями зайду, проверю.
Из соседнего двора доносилась музыка, вроде скрипки. Лавр отправился туда. Это был дом гончара Толоки, а играла на гудке его дочь Печора, девка на выданье. Она и три подруги пели какую-то балладу про богатыря Селяна.
Лавр хлопнул себя по лбу:
– Девки! Совсем забыл! Ведь я гусли сделал!
Начался общий ор. Как это может быть, чтобы Великан, да гусли сделал?
– Да, сделал. И давно! Из сухого клёна, с жильными струнами. Отложил, чтобы сохло, и забыл. Замотался с делами этими… кузнечными. Сегодня опробую, раз праздник.
– А мы придём! – захлопала в ладоши Печора. – Покажешь?
– Приходите, чего уж. Но позже. Мы с ребятами ещё погуляем. А потом вам поиграю.
– Ой, Великан, а ты ещё и играть умеешь на гуслях?
Он засмеялся:
– И пою впридачу.
Мужское гульбище продолжалось с такой интенсивностью, что к полудню. на крики ни у кого уже не было сил. Прибрежные жители, которых практически тащил на себе Лавр-Великан, отправились домой, вниз, чуть не падая с ног. А там во дворе уже готовили стол на вечер. Выпили они ещё по глотку, и завалились спать на сеновал. Ни звонкие крики играющих во дворе детей, ни дым и запахи готовящейся еды не мешали им.
Наступило время баб: они готовили праздничный стол. В ход шли остатки от их же заготовительной деятельности, то, что не пойдёт в зиму. Капуста и огурцы, брюква, редька, репка пареная и яблочко печёное. Праздничная поговорка на Симарглов день: «Что в сусек не вместится, то в брюхо влезет». Пироги, рыба и птица, блюда тушёные и запечённые в горшках и чугунках, грибы. На столе уже вкусно пахла пшённая каша, заправленная солёным лимоном, который придал ей волшебный аромат и цвет, а на вертеле ждал огня уже подготовленный к процессу верчения заяц.
Первым с сеновала спустился Лавр. Обозрев стол, подумал, что в это древнее время живут гораздо лучше, чем будут жить позже, при пресловутом феодализме. Никого, кроме своей семьи, кормить не надо – ведь нет над ними жадного помещика. Ни барщины, ни оброка! Дань Вятко-князю невелика, в армию не забирают…
Юные члены семьи собирались гулять наверху, своей молодёжной компанией. Но узелки с едой им готовили всё же матери! И беспокоились, чтобы детишки, оставшись без присмотра, вели бы себя «хорошо».
Эту ситуацию Лавр тоже мог сравнивать с более поздними временами. Здесь не было жёстких христианских запретов и ограничений. Молодые легко сходились, и легко расставались. Главной ценностью были не безгрешность и страх перед богом, а продолжение рода. Проблема была в другом: практически все молодые «у нас, на Москве» были родичами! А плотские отношения между родичами не допускались, при обнаружении таковых – сразу плети, или пошёл вон из нашего городца. Специальные бабки держали в голове все родственные связи. Невест отдавали на сторону, а своим парням завозили девок со стороны. Свадьбы гуляли осенью, после Симарглова дня, или, как это называл про себя Лавр, «Праздника Урожая».
