Вечерами они гуляли вокруг этого дома кругами, обсуждая то общих знакомых, то литературу, то театры; или она рассказывала о своей жизни, а он плёл ей басни из прошлого, благо, место это было донельзя историческим.
Она смеялась:
– Ты ещё скажи, что тут стояли избушки на курьих ножках!
– А как же! Стояли. Много.
– На ножках?
– Да.
– Ха-ха-ха! – покатывалась она.
– Нет, правда. Люди тогда верили в магию и мистику. Совершали обряды. Для защиты от злого духа при строительстве дома клали под первый венец сруба загово́ренные колдуном кости. Под княжеские дома – лошадиный череп, а ставя простую избу, кидали куриные ножки. Позже, когда поверили наконец во Христа, про такие дома презрительно говорили, что они стоят на курьих ножках. А ещё через два-три поколения забыли об этом, и стали представлять себе, будто избушки на ножках бегали!
– Выдумщик! Врунишка! Лишил меня сказки!..
Только через две недели Леночка пустила его к себе…
Москва, декабрь 1936 года
Был выходной день. Повалявшись с утра в постели, Леночка ближе к обеду затеяла уборку своей комнатки, постирушку и другие полезные дела, а Лавр отправился домой.
У дяди Вани Кукина были гости. Лавру об этом вперебивку рассказали баба Нюра и мама. Два гостя, зато каких! Один – старый большевик, член ЦК ВКП(б) и секретарь Южно-Уральского обкома партии товарищ Валдис Бондарс! Он прибыл на Пленум ЦК, где обсуждали проект новой Конституции СССР и доклад об антисоветских организациях.
– Оказывается, Бухарин, Рыков и ещё не помню кто, вели контрреволюционную работу, – расширив глаза, шептала ему матушка. – Вчера давали объяснения!
– Хоть бы они перегрызли друг друга, – прокомментировала эту новость от своей конфорки бывшая графиня Дарья Марьевна, мама Ангелины. Сама Лина крутилась тут же, таская от их стола в комнату дяди Вани какие-то бутербродики.
– Сегодня, пока готовят резолюцию, свободный день, и этот Валдис встречается с друзьями юности, – продолжала шептать матушка.
– А я побывала на киностудии «Мосфильм»! – похвасталась Лина. – Там снимают кино про Александра Невского. Фотографировала Черкасова и Охлопкова! Видела писателя Толстого, только он фотографироваться не захотел. С ассистентом режиссёра Львом Ильичом Ивановым познакомилась! Приглашал заходить.
Лавр усмехнулся, вспомнив, как этот Иванов выгонял его с киностудии, когда он пытался рассказать ему что-то про царя Петра.
Баба Нюра сетовала, что выдающемуся революционеру Валдису Бондарсу не нашлось номера в гостинице ЦК партии, и его загнали на жительство в гостиницу Наркомхимпрома аж на Мещанскую улицу. Товарищ Бондарс очень гневаются.
А второй гость – бывший чапаевский комбат Кондратий, который ныне работает в Коминтерне. Его из зависти не показали в фильме «Чапаев», а он и есть настоящий герой.
– Знаю я этого Кондратия, – снова отозвалась Дарья Марьевна. – Часто к нам в Наркоминдел хаживает. Похотливая сволочь. Ко всем девочкам вяжется, к молоденьким, а посмотрел бы на себя в зеркало, урод.
Когда Лина открыла дверь комнаты Кукиных, оттуда донеслись громкие голоса и стук посуды.
– Иван-то Павлович спрашивал, где ты, – поведала баба Нюра, переворачивая на сковороде котлеты. – Хочет показать тебя друзьям своим. Похвастаться, какова растёт им смена. Очень он тебя любит.
– Может, позже? – предложил Лавр. Обычно он избегал контактов с «приближёнными к власти». Люди, как правило, не имеют собственных мыслей, ограничиваясь пересказом услышанного нового. У «приближённых» из-за этого проблема: их начальники (тоже не имеющие ничего за душой) желают слышать от них как раз что-то новое, а где ж его взять. Поэтому те, что близки к власти, найдя оригинального человечка, немедленно подминают его под себя, чтобы нахвататься идей в запас для всяких начальственных междусобойчиков. А самого-то человечка не спешат продвигать, чтобы не вырастить себе конкурента. В крайнем случае, под давлением обстоятельств могут передать его начальнику повыше, там-то он и загнивает, а если попадёт в самые высшие сферы, быстро станет шутом.
Лавру в его «снах» часто приходилось превращаться в функционера, и это ещё ничего, а вот однажды он влетел в «верха» именно «человечком». И двадцать лет прослужил шутом при деспоте Эпира Николя Орси́ни!
[34] А всё потому, что один только раз «удачно» рассмешил дворцового эконома. Правда, выпили они тогда изрядно… Сколько он потом жалел о собственной несдержанности.
Хорошо артисту Райкину и клоуну Карандашу: выучил роль, и повторяй одно и то же каждый день, как дрессированная собачка. А ты попробуй без режиссёра и сценариста ежедневно выдавать по десятку новых номеров, да ещё так, чтобы властитель не обиделся. Поневоле завоешь не хуже той собачки…
– Можно и позже, – легко согласилась баба Нюра. – Пока они пусть консервом закусывают, Валдису их много выдали. А я ещё салатику нарежу, да картошечки с салом поджарю, и вот тогда тебя позову. Заодно пообедаешь.
Лавр сразу решил, что в разговоре с этими людьми прикинется недалёким олухом, каким и должен быть истинный комсомолец, «растущая смена». Будет больше слушать, чем говорить. И уж конечно не скажет им, что его из комсомола уже прогнали. А дядя Ваня тем более этого не скажет: старый, всё-таки, конспиратор.
Вместе с мамочкой он ушёл в свою комнату, взял в руки приобретённую недавно гитару, начал перебирать струны. А она завела разговор о самом важном деле, какое предстояло их библиотеке. Приближался 1937 год. Из праздников в том году, помимо 20-летия Октября, всем идеологическим учреждениям страны ЦК указал осветить столетие гибели А.С. Пушкина. Надо было продумать, как оформить выкладку книг поэта на стендах библиотеки. Но сначала – сделать стенды! – и в этом вся надежда на Лавра.
– Ещё будем отмечать годовщину Бородинской битвы, двухсотлетие со дня рождения архитектора Баженова и столетие художника Крамского, – рассказывала мамочка. – Но это потом, а Пушкина велено уже начинать. Как, Лаврик? Сделаешь нам стенды? Фонды выделены. Фанеру и рейки уже завезли. А инструменты, клей и гвозди у тебя есть.
– Сделаю, конечно. Завтра вечером начну. Сегодня, видишь, дядя Ваня гуляет.
– Да, да, ты сходи к нему, зачем обижать.
– Только мне, мама, кое-что странно… Ладно, Пушкин: гений, восставший против мнений света, который травил его жадною толпой. Крамской – так себе, раскрашиватель фотографий, но хотя бы из семьи служащих. Социально близкий, в общем.
– Крамской основоположник классицизма! Выдающийся…
– Это понятно, мама. Но что за поворот у нас в верхах? Пушкин и Крамской, они, согласен, «свои». Но Баженов! Придворный архитектор, «Ваше превосходительство»! На стройку приезжал цугом. Ему дорожку под ноги стелили, шапки долой, и гнись перед ним в дугу. Бывало, плохо поклонишься, десяцкий тебе в поясницу-то каблучищем…
