– А вы знаете евоную кралю?
– Какую ещё кралю, Зина?
– У которой анады
[57] он целый час пропадал!
– Нет, не знаю.
– Вы узнайте, узнайте! Спросите у яво!
Но если он шёл на какие-то встречи в дни, когда и она могла пойти с ним – нет, не шла: понимала, что будет сидеть там дура дурой, а то и заснёт. Был прецедент.
Любила, чтобы он её просто водил по городу, и можно было показать новые наряды. Но при таких выходах ему нельзя было никому улыбнуться! – сразу следовал вопль: «Ты на неё посмотрел!». А куда деваться: раз есть глаза, так хошь, не хошь, а на кого-нибудь, да посмотришь…
Однажды в выходные съездили к ней в деревню, передали мамаше фотографии, набили сидоры продукцией огорода, и Лавр, нагруженный, аки верблюд, допёр всё это богатство домой. И она неделю изображала из себя белку, обрабатывая и закатывая в банки эти дары природы.
Вскоре после ноябрьских вернулся из Ленинграда дядя Ваня. Его, в связи с двадцатилетием пролетарской революции, позвали туда как бывшего депутата 2-го съезда Советов, провозгласившего в 1917-м Советскую власть. Вернувшись, дед со смехом рассказывал, что он, конечно, был депутатом, но как раз в ту ночь вместе с незабвенным Феликсом Дзержинским брал Главпочтамт и телеграф, а потом отсыпался.
– Ну, не́ был я на том заседании, – говорил дед. – А признаться-то нельзя! Вот и плёл им что ни попадя. А смешнее всего, депутаты наши чуть не передрались. Газетчики спросили, где заседали. Они зал хотели определить! Чтобы кино правильно снять. А наши?.. О чём заспорили? Те говорят, прели в Таврическом дворце. Эти – что в Смольном. Один упирал, что даже в Михайловском. Ну, его быстро окоротили. И только когда товарищ Киров – а он же сам был на том съезде! – сказал, что точно в Смольном, то все и согласились. Стали спорить, когда заседали: утром, днём или вечером. Смех один.
Зинин животище был уже весьма заметен. На работе она получила статус легкотрудницы, то есть не работала уже на свежем воздухе – в осенние-то холода, с кистью и ведром, а отсиживала сокращённый рабочий день в бухгалтерии, подшивая сметы, рапортички, наряды и прочие строительные документы. Поскольку контора была рядом с домом, ей стало удобно следить в окно, когда муж домой приходит.
На ноябрьские Лавр сводил её на Красную площадь, любоваться рубиновыми звёздами, которые накануне праздника установили на башнях Кремля. Дорога небольшая, а ей полезно гулять. На обратном пути занимал иеё пересказом из романов Гюго. Ему хотелось приохотить её к чтению, но пока получалось не очень хорошо. Зато она уже перестала высмеивать Дарью Марьевну за страсть разгадывать кроссворды в журнале «Огонёк»…
В воскресенье в середине ноября Лавр сидел на кухне за столиком. Зина в их комнате устроилась вязать шапочку для будущего малыша, и он сбежал на кухню со своими записями по «определителю лжи», чтобы составить окончательную спецификацию на материалы. Взял он и последние отчёты рабочей группы из Института мозга, которую ещё в октябре подключили к работе. Мама у раковины чистила картошку.
По радио передавали доклад товарища Кирова о сельском хозяйстве:
«…У нас колхозы делятся на две группы: одна часть колхозов обслуживается МТС
[58], другая группа находится вне этого обслуживания. Заранее напрашивается мысль, что те колхозы, которые обслуживаются МТС, должны работать лучше, чем те, которые МТС не обслуживаются. Но вот что получается на практике у нас, в Ленинградской области. Возьмем, например, уборку зерновых. Когда колхозы, обслуживаемые МТС, убрали 48 %, то колхозы, находящиеся вне радиуса МТС, – 50,7 % всей площади…» – и пошёл, пошёл насыпать цифры, как зерно курам.
Лавр перевернул страницу, почесал ухо. Подумал, что нельзя так составлять доклады. Наверняка половина слушателей уже спит.
И почувствовал вдруг, что его тоже тянет в сон.
«…Меня буквально поразило, что отдельные работники политотделов МТС, выступавшие на собрании, не хотят видеть этих цифр, не умеют вдумываться в их значение, пытаясь скрыть…»
Дальше Лавр не услышал. Уронил голову на стол, и…
Луцк, январь – февраль 1429 года
В первых числах января жители сельца, расположенного на расстоянии в день езды от великокняжеского Луческа на Волыни, резиденции Великого князя литовского Витовта, встречали зарубежного гостя из Москвы. Сюда прибыл Великий князь Руси Василий и митрополит Фотий, с огромной свитой, ехавшие по приглашению князя Витовта в Луческ. В этом сельце вся делегация намеревалась встать на двухдневный постой, чтобы отдохнуть и войти в стольный град во всём блеске.
Впереди московского обоза шли слуги князя литовского – готовили население, чтобы не пужалось. Дескать, это не нашествие, а дипломатическая миссия. И Василий нам не чужой человек! Внук самого Витовта, и одновременно – внук бывшего правителя Москвы князя Дмитрия Донского, поскольку дочь Витовта Софья была женою сына Дмитрия.
Василию теперь было четырнадцать, а деду его Витовту – без году восемьдесят…
Пока вся масса приехавших расселялась в дома́, одинокий всадник, а именно Лавр Гроховецкий, верхом на коне продвигался по заснеженной дороге, пересекающей сельцо из конца в конец. Снежок был невысок, морозец был около минуса пяти.
В этой эпохе Лавр был известен под прозвищем Гло́ба, и он знал о настоящем и будущем больше любого из ныне живущих.
Он знал, что князь Витовт настолько расширил Великое княжество Литовское, что теперь оно по размерам превышало Польское королевство даже вместе с Галичиной. Но по международному праву Витовт был вынужден подчиняться польскому королю, своему двоюродному брату Владиславу Ягайле, и все попытки избавиться от вассалитета не принесли успеха. Остался единственный путь: преобразовать княжество в королевство, а помочь в этом мог только германский король, фактический глава Священной Римской империи Сигизмунд I Люксембург. Для того и пригласил Витовт королей и князей едва не всей Европы: чтобы лично видели церемонию, чтобы больше не возникало вопроса о статусе его страны.
При удаче эта попытка могла изменить расклад сил на огромной территории, дать «точку опоры» для объединения всех русских земель, разбитых на множество княжеств.
Лавр знал, что попытка не будет удачной…
– Где кузня? – дважды задав селянам этот вопрос, он добрался до самой околицы. Там, у речки, найдя кузню, спрыгнул с коня и зашагал по широкому двору. На нём были суконные куртка, штаны и шапка, причём шапка и кожаные сапожки – отороченные мехом. Широкий пояс с квадратной пряжкой выдавал в нём человека если не знатного, то уж точно близкого к знатной верхушке. В руках он нёс большую медную пищаль.
