Из-за плеча его выглядывал настоятель.
В правой, целой руке старик держал тот самый кусок берёсты.
– А, гость дорогой, – сказал он. – Молодой, красивый. Зачем пришёл? Что ты мне можешь сказать, чего бы я сам не знал? Сколько раз обдумано, что такие визиты ни к чему хорошему привести не могут!
Он явно принимал Лавра за самого себя. Лавр усмехнулся:
Ich bin nicht du, ich bin anders
[78].
Старик смотрел настороженно; потом оглянулся на настоятеля.
– Можешь идти, отче, – сказал тому Лавр. – Я отвлеку брата Варфоломея беседой.
Настоятель ушёл, но наладить беседу удалось не сразу. «Здешний» Стас крепко вжился в эту реальность, годами ни с кем не общался; ему понадобилось время, чтобы войти в норму. Наконец, гуляя по монастырскому двору, разговорились.
Слушая рассказ Лавра о его жизни в стране Советов, Стас-монах только покряхтывал:
– Надо же! Общество социальной справедливости! С ума вы там посходили. Не может быть такого общества. Я из Маркса мало читал, только «Манифест Коммунистической партии». Не думал, что найдутся фанатики, которые захотят воплотить.
А когда Лавр рассказал ему о съезде в Луческе, взялся ругать князя Витовта:
– Два года назад… Витовт, проклятый пёс, привёл на Москву всю Европу. Литвины, поляки, чехи, немцы, румыны и даже турки! – все были тут. И я, идиот, с ними. Его родной внук Василий, мальчик, сидит в подвале, трясётся от страха, а они штурмуют…
Лавр удивился:
– Я месяц назад наблюдал, как они обнимались и челомкались, дед и внук.
– То всё только политесы, эти их почелуйчики. Вася его ненавидит. Была бы у него достойная рать, давно бы Литву подмял. Послов своих в Казань засылает, союза хочет, чтобы вместе… Но казанцы, это, – он махнул рукой, – всё пустое. Впрочем, тебе и так известно, что дальше будет. Короче, думаю я теперь, надо было мне тогда сбежать от литвинов. Но не сбежал. И дождался: москвичи меня искалечили. Ранили смертельно, не знаю, как выжил. И те же москвичи подобрали! Лечили травами! Кормили! Меня, врага!.. Теперь я тут, – он обвёл келью целой рукой. – Переписываю священные тексты.
Они уселись на скамейку в монастырском розарии. Разговаривали так, чтобы их никто не слышал.
– Видишь скамеечку? – спросил Стас-Варфоломей. – Я сам сколотил. Здесь у них на улицах-то и во дворах такого не делают. Сидят они только в домах и церкви.
Эта тема Лавра не интересовала.
– А скажи мне, – спросил он, – что думают в церковных кругах про время, как субстанцию? Я сам ведь небольшой знаток.
– Ничего не думают. Только у некоторых прочитать можно. Помню, Блаженный Августин тако пишет: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю». Давай сходим в келью. Там у меня есть свиток Августина.
Лавр припомнил, какой запашок вырвался из кельи, когда настоятель растворил дверь, и отказался. Впрочем, свой отказ он выразил изящно:
– Не хочу разбирать латинские кракозябры. Я труды Августина дома найду.
Согласились, что Писание не даёт ответа, в чём суть их странных путешествий в прошлое. Поговорили о причинах, заставляющих людей верить во Господа.
– Такие, как мы, изучившие изнутри верования множества народов, поневоле становятся атеистами, – задумчиво сказал Стас. – Однако ж и среди ходоков есть верующие. Вот, знавал я такого Кощея. Он мне рассказал, что чуть ли не лично присутствовал при возникновении христианского культа. А я отвлёкся, тупица. Надо было его подробнее расспросить. Впрочем, полагаю, мы ещё встретимся.
– Удивительно, что ты о нём заговорил, – сказал Лавр. – Я, собственно, искал тебя из-за этого Кощея. Хочу знать подробности: где живёт, какого века родом.
Стас-Варфоломей опять задумался:
– Своё истинное время он скрывает. Но были оговорки, можно сделать кое-какие выводы. Например, там был городок Ста́рица. И… как же это он сказал? Точно не помню, а смысл в том, что при нём Старица почти превратилась в мать городов русских.
– То есть, в столицу?!
– Да. И это указывает нам на… А? Сумеешь догадаться?
– Что уж тут догадываться, – вздохнул Лавр. – На Ивана Грозного указывает.
– А ты что, встречал, что ли, Кощея?
– Не довелось пока. Ты поздний рассказал мне.
– Так он мог пересказать и эту нашу с тобой беседу! Он же должен про неё помнить.
– Откуда? Он только адресок твой дал. То есть объяснил, где найти.
– Как это может быть? Ведь он – это я, через два года. Если я про нашу встречу знаю, то и он про неё знает!
– Так я же пришёл к тебе после того, как говорил с ним.
– Но почему же тот я, который в Луцке, об этом не знает?
– Да как же он, чёрт, может знать, если мы с тобой встретились позже?
– Тихо! Тихо! Ты тут чёрта не поминай, здешняя братия их не любит… Послушай. Вот мы сейчас поговорили. Потом я отправлюсь домой, в свой 1934 год. Потом попаду в Луцк, зная, что мы говорили. А?
– Это неважно. Ведь встретился я с вами обоими в одну и ту же ходку! В одну и ту же!
– Но я же попаду домой?
Лавр кивнул.
– И буду помнить про нашу встречу?
– Будешь, будешь.
– А потом мы встретимся в Луцке?
– Это как кривая вывезет. Я там уже был. И ты тоже. Хотя… Как бы нам там вчетвером не собраться! Витовт и его гости с ума съедут.
– Для начала я с ума съеду. Что ты наделал! Мне тут ещё жить… не знаю, сколько. Лет десять. И что мне, все эти годы голову ломать про твои парадоксы?
К ним быстро бежал Егорка.
– Боярин! – закричал он. – В оружейном схроне, на дверях, петли сгнили давно! Они двери-то бревном подпёрли! Мы потянули, дверь упала, все петли выдрало. Настоятель ругается, говорит, мы враги рода христова. Карами небесными нам грозит!
– Ах, так! Ну, а ему кары мы и без небес организуем. Вручную…
Весной и летом их маленький отряд забирался далеко от Москвы. Возвращаясь из похода, бывало, и через месяц, Лавр писал Великому князю отчёты. Становилось ясно, что оборона княжества слабовата! Нужно усиливать.
Однажды Лавр размышлял о будущем князя Василия. Во тьме проведёт он жизнь свою. Казанцы, науськанные крымским ханом, устроят войну. Возьмут нашего доброго князя в плен, сдерут с Москвы громадный выкуп. А затем заполнят своими людьми все административные должности в земле московской… Прибьют полумесяцы под крестами церквей, фактически создав общую церковь. Выкинут из храмов скамейки, чтобы удобнее было совершать намаз…
