Их герой был похож на карикатуру человека. Тщедушный, явно ниже Мильды ростом, с короткими кривыми ногами – то есть с излишне длинным телом, но при этом руки его махали кистями на уровне колен, как у обезьяны. Голова была, по сравнению с туловищем, слишком большая. Одет он был по-рабочему, в суконные штаны и телогрейку, а в руке держал большой поношенный портфель.
– Да у него фигура шимпанзе! – проворчал маленький о. Мелехций. – Ни в одном документе об этом не было написано.
– Кразсавдицз, – радостно пробулькал скелетообразный полковник Хакет.
– Достойная нам компания.
Хакет прозвенел фразу, которую его напарник не сразу понял. Наконец, расшифровал и переспросил:
– Вас интересует, полковник, как она может с ним?
Хакет кивнул своей замотанной в платок головой.
– Хороший вопрос… Наверное, может, раз дети есть. Хотя… Дети?.. – и он задумался. Потом спросил: – Интересно, чьи эти дети?
Они сопроводили Николаева сначала до почтового ящика, куда тот бросил пачку вынутых из портфеля заклеенных конвертов, потом до пивной. Народу там, ввиду раннего часа, было мало. Их клиент взял кружку пива, рюмку водки, бутерброд с килькой и луком. Со всем этим он прошёл в самый дальний угол помещения, к окну, где не было других посетителей. Пока он, закатывая глаза, жевал свой гадкий бутерброд, заедая водку, Хакет с сидящим в холщовой сумке о. Мелехцием дошёл до его стола и сел напротив. Он положил сумку на колени, и значительно стукнул своей палкой в пол.
Николаев сфокусировал взгляд и чуть не поперхнулся, увидев его.
– Чего тебе, тётка? – возмущённо спросил он. – Иди отсюда!
Маленький о. Мелехций с некоторым усилием забрался на стол, прошёлся по нему туда-сюда и сел рядом с кружкой пива, чтобы она закрывала его от посторонних глаз.
– Эт-то ещё что? – вытаращился клиент.
О. Мелехций показал пальцем на Хакета:
– Ты ошибаешься, думая, что перед тобой какая-то простая «тётка»!
Полковник Хакет откинул часть платка с лица, чтобы открыть череп с зубами, и сделал это прозрачными кистями рук. Затем взялся за палку и опять значительно стукнул ею в пол. И выложил кисти рук скелета перед собой.
Теперь в дело вступил о. Мелехций.
– «Прошу дать ответ, дадите мне путёвку или нет. Мне коммунисту со стажем нужна путёвка в санаторию», – процитировал он одно из писем Николаева. Спросил с комической грозностью:
– Ты писал?
– Йя-а… Я. Пис… сал. Пис.
– Устал от жизни? Хочешь отдохнуть?
По лицу коммуниста со стажем обильно потёк пот.
– Вэ, вэ, вэ, – проблеял он. – Вы за мной? Мне рано умирать!
– Неужели?
– Да! Я нужен здесь!
– Зачем? Зачем и кому ты нужен?
Николаев попытался объяснить, зачем нужна его жизни. Получалось неубедительно. Хакет гулко ухал, позванивал и страшно щёлкал зубами. О. Мелехций смеялся.
– Только одно, – сказал он, – только одно может остановить нас.
– Я сделаю, что скажете, – с готовностью отозвался Николаев. Его трясло.
– Не перебивай.
– Не буду.
– Вместо тебя должен умереть от твоей руки кто-то другой. Этим ты докажешь своё величие и полезность. Но мы добрые. Позволим тебе самому выбрать, кто умрёт.
– Я, да. Я выберу, – по лицу и глазам бедолаги было видно, что он уже лихорадочно перебирает в уме тех, кто должен умереть.
– Я останусь с тобой, – внушительно продолжал о. Мелехций. – Буду жить у тебя дома, пока не свершится твой подвиг.
– А она? – боязливо спросил Николаев, указывая глазами на Хакета в образе Смерти.
– Она? Нет. Но будет рядом, будет ждать твоего решения.
Затем он по-английски обратился к Хакету:
– Идите и бросьтесь под трамвай, полковник. Дальше я справлюсь без вас.
Хакет отрицательно затряс головой.
– Хочу пугать этих суеверных, – сказал он на своём «звенящем» английском.
О. Мелехций пожал плечами.
– Дело ваше, если вам нравится ваш нынешний облик. Идите, пугайте.
Хакет кивнул.
Николаев, не понимая в их разговоре ни слова, с тревогой следил за ними, и кивок Смерти вызвал на его лице выражение облегчения. Потом он спросил, не рискуя, однако, упоминать слово «Смерть»:
– Если… эээ… она слушается вас, то кто вы?
– Зови меня «отче», – ответил о. Мелехций. – Потому что I am
[85] воистину воплощение в вашем мире отца Мелехция, пребывающего там, куда никто из ныне живущих не попадёт. А я буду звать тебя Николаевым. Что у тебя в портфеле, Николаев?
– Ничего. Только штопор и стаканчик.
– Очень хорошо. Открывай.
Он залез в портфель, и счастливый Николаев понёс фантом тайвера к себе домой.
«Смерть» за его спиной жадно выпила кружку пива и подобрала со стола кружочек лука.
Следующий месяц был для о. Мелехция очень тяжёлым. Приходилось с утра до ночи выслушивать бесконечные монологи Леонида Николаева о том, какой он полезный, нужный и умный, и насколько он недооценен окружающими.
Слушая его, о. Мелехций не сошёл с ума только потому, что из-за ограниченности размеров собственного мозга ему, по правде говоря, не с чего было сходить. Он превратился в аппарат, направляющий действия Николаева. Вышелушивание полезной информации из болтовни последнего было одной из его функций, и он её выполнял, не испытывая никаких эмоций.
Идей, которые Николаев сумел провести в жизнь, было несравненно меньше тех, которые были загублены из-за косности окружающих.
– Летом, отче! – радостно кричал он. – Летом у Сампсониевского собора снесли к чёрту памятник царю-кровопийце Петру Первому! Я, я указал им, что у них не только церковь, но и царь там стоит. И снесли, а когда сносили, сам председатель Выборгского райсовета сказал, что делает это по пожеланию и предложению товарища Николаева!
И тут же из него, как пена из огнетушителя, полезла ненависть:
– А письмо, что необходимо установить во дворе нашего дома бюст Карла Маркса, я отправил в ЖАКТ
[86] ещё весной. И лично туда ходил. А они отказывают! Контра! По моему плану, памятники и бюсты вождям должны быть во всех дворах города. Шахматным порядком. По чётной стороне улицы, в одном дворе бюст Карла Маркса, во втором – памятник Фридриху Энгельсу. В третьем – товарищ Ленин, в четвёртом – Желябов. В пятом – Марат, в шестом – Плеханов. А по нечётной стороне – наоборот: памятник Марксу, и бюст Энгельса, и так далее.
