«Можно сделать вывод, – заявляет профессор Джордан, автор исследования о Великом голоде, – что высокую смертность от Черной смерти стоит объяснить следующим: люди, которым во время чумы было больше тридцати и сорока лет, в период голода 1315–1322 годов были маленькими детьми, а значит, они более подвержены развитию болезни, чем те, кто был во время голода уже взрослым или родился после него»
[203].
Выводы профессора Джордана основаны на данных о животных, однако недавнее исследование, проведенное британским ученым, доктором С. Э. Муром, показывает, что недостаточное питание плода в утробе матери также является фактором, влияющим на развитие иммунной системы человека. Изучая группу молодых африканских взрослых, доктор Мур обнаружил, что люди, рожденные в «недостаточно питательный голодный сезон» (зима и ранняя весна), в четыре раза чаще умирают от инфекционных заболеваний, чем взрослые, рожденные в «обильный сезон сбора урожая». В заключение своего доклада доктор Мур пишет: «Другие данные из литературы также подтверждают гипотезу о том, что задержка внутриутробного развития (вызванная в этом случае недостаточным питанием матери) замедляет деление клеток в течение сенситивных периодов в развитии иммунной системы. При таком развитии событий ранние повреждающие факторы могут быть «запрограммированы» и в дальнейшем будут оказывать постоянное влияние»
[204].
Связь между Великим голодом и Черной смертью подтверждается одним историческим свидетельством, а именно количеством смертельных случаев от чумы. Области, где в результате голода умерло большое количество детей, меньше пострадали от Черной смерти, потому что там проживало меньшее количество уязвимых взрослых в популяции, а именно взрослых с врожденно дефектной иммунной системой. Модель смертности в средневековой Фландрии как раз соответствует этой парадигме. В регионе, где во время Великого голода погибло очень много детей, от чумы умерло меньше людей, чем во многих соседних областях.
Дисбаланс между количеством еды и населения был не единственным фактором риска возникновения заболеваний в условиях Средневековья. Задолго до того, как погода стала портиться, земля истощилась, а зерно покрылось плесенью и грибком, жители континента стали производить больше мусора, чем могли утилизировать. Около 1200 года типичный средневековый город буквально утопал в нечистотах, а в десятилетия после экономического подъема ситуация, вероятно, ухудшилась еще сильнее, поскольку тысячи обездоленных крестьян направились в города Европы, прихватив с собой и животных. К третьему десятилетию четырнадцатого века мусора на средневековой улице стало так много, что люди были вынуждены буквально браться за оружие. Однажды утром в 1326 году один разгневанный лондонский торговец поругался с разносчиком, который выбросил несколько шкур угря в переулок возле его магазина.
– Подними угря, – потребовал торговец.
– Нет, – ответил разносчик.
Завязалась драка, в ход пошли ножи. Мгновение спустя разносчик лежал мертвым посреди улицы
[205].
По мере ухудшения состояния санитарии росло общественное возмущение. Люди негодовали по поводу открытых скотобоен и забитых уличных ливнестоков, а еще больше – по поводу скоплений черных крыс, которые вольготно чувствовали себя среди всей этой грязи. Англо-французский словарь четырнадцатого века иллюстрирует, насколько вездесущим был этот грызун в Средние века. «Сэр, – так звучит один отрывок, – я осмелюсь сказать, что здесь Вам будет хорошо и комфортно, за исключением того, что здесь имеется большая стая крыс и мышей»
[206]. Средневековые люди знали, что крыса – опасное животное. Довольно популярны были средства против грызунов. Широко использовались «чемерица за два пенса» и «лепешки из клейстера и порошкообразного аконита». Однако чего люди не знали, так это то, что Rattus rattus, черная крыса, являлась разносчиком человеческой чумы.
Кажется, что следующие примеры не имеют ничего общего с подлинной историей, однако можно предположить, что и в них есть доля правды. Средневековые народы обладали отличными наблюдательными способностями. Во время вспышки эпидемии в античные времена римский генерал-губернатор Испании предлагал щедрые дары местным охотникам за крысами. Фольклор средневековой и ранней современной Индии и Китая также содержит несколько ссылок на связь между Rattus rattus и Y. pestis. Примером является индийская легенда о прекрасной принцессе из Пенджаба.
Однажды, прогуливаясь по двору, принцесса увидела зараженную крысу, передвигавшуюся шатающейся походкой. «Брось ее кошке», – приказала она. Слуга схватил больную крысу за хвост и бросил ее любимой кошке принцессы. Та быстро набросилась на животное, затем так же быстро расправилась с ней и убежала прочь. Несколько дней спустя кошку нашли мертвой возле спальни принцессы. На следующий день умер слуга, который подобрал крысу, затем один за другим умерли остальные слуги, пока в живых не осталась только принцесса
[207].
Несколько веков спустя китайский поэт Ши Тао-нань написал оду об отношениях между Rattus rattus, Y. pestis и человеком.
Мертвые крысы на востоке,
Мертвые крысы на западе
Люди падают замертво, как <…> стены.
Никто не смеет оплакивать мертвых
Пришествие дьявольской чумы
Внезапно гасит свет.
Затем он снова загорается,
В темной комнате остаются люди, призраки и трупы
[208].
Европейцы впервые узнали о биологической взаимосвязи между Y. pestis и Rattus rattus во время Третьей пандемии чумы конца девятнадцатого века, когда крыса (наряду с блохой) была идентифицирована как ключевой агент чумы человека. В последующие годы ученые выяснили многое о Rattus, включая ее возраст и происхождение. Черная крыса впервые появилась в Азии, возможно, в Индии, где-то перед последним Ледниковым периодом. Ее вес составляет от 100 до 300 граммов, и это всего лишь половина размера ее двоюродной сестры, норвежской серой крысы – также важного переносчика человеческой чумы. Но Rattus с лихвой компенсирует свои скромные размеры невероятной способностью к размножению. Было подсчитано, что две черные крысы, размножающиеся непрерывно в течение трех лет, могут дать 329 миллионов потомков, если никто из их потомства не погибнет и будет размножаться дальше (к счастью, здесь слишком много «но»)
[209].
