В соседней Пистое, расположенной к северу от Флоренции, был издан ряд чрезвычайных директив в области общественного здравоохранения. Когда через городскую площадь подул теплый весенний ветер, один муниципальный чиновник объявил, что впредь «трупы нельзя убирать с места смерти, пока их не поместят в деревянный ящик, а крышку не забьют гвоздями», что «каждую могилу следует рыть на глубину в два с половиной локтя», что «любой человек, присутствующий на похоронах, не должен сопровождать умершего или родственников дальше дверей церкви» и что «никто не должен даже думать о том, чтобы надеть новую одежду во время траура». И «чтобы колокольный звон не беспокоил и не пугал больных, смотрители колокольни не должны звонить в колокола во время похорон».
Тем не менее, по крайней мере, одно нововведение должно быть хорошо знакомо и понятно моим читателям. Официальный указ постановил, что «следует понимать, что ничего из вышеперечисленного не относится к погребению рыцарей, докторов права, судей и врачей, тела которых их наследники могут почтить любым способом, которым они пожелают»
[291].
В Перудже, расположенной к югу от Флоренции, встревоженные местные власти обратились за помощью к Джентиле да Фолиньо. Джентиле, передовой врач того времени, уже прославился своей статьей о беременности. Изучив дискуссионный в то время вопрос о том, почему беременность у человека может длиться разное количество времени, по сравнению со слоном (два года), лошадью (двенадцать месяцев) и верблюдом (десять месяцев), Джентиле пришел к выводу, что одним из факторов этой вариативности была тенденция человека возбуждаться во время секса. В другой известной статье Джентиле исследовал второй дискуссионный вопрос современности: что лучше – высасывать яд из раны натощак, как считал великий авторитет Серпион, или на полный желудок, как полагали не менее знаменитые Маймонид и Георг Немецкий? Джентиле встал на сторону Маймонида и Георга Немецкого.
Рассуждая об эпидемии, Джентиле, профессор медицинской школы в Перудже, поначалу был настроен оптимистично. Его трактат о чуме, подготовленный по запросу муниципальных властей, написан в настолько спокойном тоне – он описывал эту эпидемию как менее опасную, чем некоторые предыдущие, – что современный немецкий ученый мог бы обвинить его в том, что он написал бо́льшую часть труда до 1348 года. Впрочем, стиль трактата более чем вероятно связан с временным периодом создания его отдельных частей. Когда Джентиле начал писать, чума была еще далеко, и он приступил к работе, не имея реальных сведений о болезни. Отрывки, которые были добавлены в трактат позже, когда эпидемия уже приближалась к Перудже и ученому была доступна дополнительная информация, свидетельствуют, что «король врачей» быстро оценил уникальную разрушительную силу Y. pestis. В новых дополнениях он описывает чуму как «неслыханную» и «беспрецедентную» болезнь
[292].
Пока Флоренция призывала своих граждан убирать улицы, а Венеция сжигала подозрительные корабли, Сиена, как всегда, по-прежнему была озабочена только собственной славой. Муниципальные записи свидетельствуют, что в феврале 1348 года, когда эпидемия пришла на восток страны, прорвавшись через зимнюю сельскую местность Тосканы, руководящий орган Сиены, Совет Девяти, был озабочен только одним вопросом – повышением статуса муниципального университета до более престижного studium generale. Совет Девяти прибегнул к привычному в Сиене способу решения проблем: взяточничеству. Совет проинструктировал своих представителей при папском суде, которые были арбитрами в подобных делах, следующим образом: потратить любые суммы, необходимые для получения престижного звания studium generale
[293]. Если бы Сиена и предприняла какие-либо меры для защиты от чумы, то они все равно были бы провалены.
В Орвието, расположенном в восьмидесяти милях к югу от Флоренции, городские чиновники отреагировали на приближающуюся опасность еще более неожиданно. Они попросту проигнорировали ее. Изучая муниципальные записи за конец зимы и весну 1348 года, французский историк Элизабет Карпентье не обнаружила ни одного упоминания о чуме
[294]. Возможно, Совет Семи Орвието, руководящий орган города, был обеспокоен дальнейшим падением морального духа жителей, который уже сильно был подорван голодом 1346 и 1347 годов и серией кровавых и непрекращающихся локальных войн. В такой напряженной атмосфере разговоры о чуме легко могли вызвать панику. Тем не менее Совет Семи, похоже, даже немного верил в магию. Кажется, будто они убедили сами себя, что если не упоминать об эпидемии вслух, то она пролетит над городом, как ангел смерти над детьми израилевыми, которые мазали свои двери кровью ягнят.
Когда растаял последний зимний снег и утреннее небо снова залилось золотым светом, пришла чума. Люди начали медленно умирать в марте и начале апреля, а затем все быстрее и быстрее. 11 апреля, когда уровень смертности приблизился к сицилийским показателям, Флоренция приостановила работу муниципальных властей, Сиена последовала тому же примеру в начале июня, а 5 июля к ним присоединился и Орвието. К 21 августа шесть из семи членов городского совета Орвието были мертвы, а оставшийся в живых пытался излечиться от чумы. За всю страшную весну и лето 1348 года слово «чума» было произнесено на заседании совета только однажды и только в июне, когда эпидемия, казалось, вот-вот проглотит весь город. Современники оценивают уровень смертности Орвието в 90 процентов, хотя профессор Карпентье считает показатель в 50 процентов более реальной цифрой
[295]. В июне, когда летняя жара опустилась на холмы Умбрии, известный врач Джентиле да Фолиньо умер простой смертью деревенского врача, леча пациентов в Перудже. Позже его преданный ученик утверждал, что этот великий человек умер от переутомления, но быстротечность болезни Джентиле предполагает, что умер он от чумы. В Пистое, городе, давшем название слову «пистолет», драконовские меры общественного здравоохранения оказались столь же неэффективными, как и мощи святой Агаты в Мессине. «Вряд ли кто-то остался в живых», – писал местный летописец, и хотя это, конечно, было преувеличением, полвека спустя население Пистои составляло всего 29 процентов от показателя середины XIII века
[296]. В соседней Болонье, где 8 июня 1348 года число жертв достигло рекордных показателей, Черная смерть унесла жизни 35–40 процентов населения города
[297].
