Ранней весной, когда эпидемия захватила Флоренцию, Виллани завершил свое повествование. Проследив историю Y. pestis от ее истоков до настоящего момента, летописец написал: «И чума продолжалась до тех пор, пока…»
[306] – затем отложил перо, очевидно, надеясь закончить его после того, как болезнь отступит. Это был нехарактерный для старого пессимиста акт оптимизма и, как оказалось, неоправданный.
Спустя семьсот лет последняя фраза Виллани все еще ожидает завершения.
Во вступительной сцене аллегории Джованни Боккаччо «Декамерон», действие которой происходит на холмах над охваченной Черной смертью Флоренцией, несколько молодых женщин, «прекрасных на вид» и знатных, присутствуют на похоронах в городе. После этого, сидя в гнетущей темноте церковного нефа, небольшая группа людей впадает во всеобщее уныние. Снаружи, на жарких и зловонных улицах, их ждет мир боли и смерти. Внезапно одна из присутствующих – симпатичная молодая женщина по имени Пампинея – оживляется. Обращаясь к своим подругам, она говорит: «Милые мои дамы, кажется мне, мы живем здесь как будто потому, что желаем или обязаны быть свидетельницами, сколько мертвых тел отнесено на кладбище… Если так (а это очевидно), то что же мы здесь делаем? Я считала бы за лучшее, чтобы мы, как есть, покинули город и отправились в загородные поместья, Там слышно пение птичек, виднеются зеленеющие холмы и долины, поля, на которых жатва волнуется, что море»
[307].
В то время как прекрасные девушки в «Декамероне» выдуманы автором, рассказ о чуме, предшествующий их разговору в церкви, – нет. Джованни Боккаччо пережил Черную смерть во Флоренции
[308], и его рассказ об эпидемии отражает, как никакой другой документ того периода, уклад и ощущение жизни в охваченном болезнью городе.
«Дивным покажется, что я теперь скажу», – начинает Боккаччо, а затем предлагает читателю небольшую зарисовку того, насколько «дивной» была жизнь во Флоренции. – «Однажды, – говорит он, – лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки»
[309].
Один приезжий венецианец однажды назвал Флоренцию «чистым, красивым и счастливым местом», но город, который описывает Боккаччо, превратился в огромную яму смерти под открытым небом. «Многие кончались днем или ночью на улице; иные, хотя и умирали в домах, давали о том знать соседям не иначе, как запахом своих разлагавшихся тел. И теми и другими умиравшими повсюду все было полно»
[310].
О последствиях чумы, которые способствовали расколу в обществе, Боккаччо пишет так: «Не станем говорить о том, что один горожанин избегал другого, что сосед почти не заботился о соседе: бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя племянника, сестра брата и нередко жена мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети»
[311].
Однако и вне семьи умирающий не всегда мог надеяться на помощь. «Мужчинам и женщинам, которые заболевали, а их количества не исчислить, не оставалось другой помощи, кроме милосердия друзей (таковых было немного), или корыстолюбия слуг, привлеченных большим, не по мере жалованьем; да и тех становилось не много»
[312]. Помимо того, что люди бросали больных без ухода, Боккаччо был шокирован еще одной практикой, о которой раньше почти никогда не слышали. «Дамы красивые, родовитые, заболевая, не стеснялись услугами мужчины, каков бы он ни был, молодой или нет, без стыда обнажая перед ним всякую часть тела, как бы то сделали при женщине, лишь бы того потребовала болезнь – что, быть может, стало впоследствии причиной меньшего целомудрия в тех из них, которые исцелялись от недуга».
По словам Боккаччо, «умирали многие, которые, быть может, и выжили бы, если б им подана была помощь. От всего этого и от недостаточности ухода за больными, и от силы заразы, число умиравших в городе днем и ночью было столь велико, что страшно было слышать о том, не только что видеть. Оттого, как бы по необходимости, развились среди горожан, оставшихся в живых, некоторые привычки, противоположные прежним»
[313].
Здесь Боккаччо имеет в виду то, как чума изменила главный похоронный ритуал флорентийцев. «Было в обычае, – пишет он, – что родственницы и соседки собирались в дому покойника и здесь плакали вместе с теми, которые были ему особенно близки; с другой стороны, у дома покойника сходились его родственники, соседи и многие другие горожане и духовенство, смотря по состоянию усопшего, и сверстники несли его тело на своих плечах, в погребальном шествии со свечами и пением, в церковь, избранную им еще при жизни. Когда сила чумы стала расти, все это было заброшено совсем или по большей части, а на место прежних явились новые порядки. Не только умирали без сходбища многих жен, но много было и таких, которые кончались без свидетелей, и лишь очень немногим доставались в удел умильные сетования и горькие слезы родных; вместо того, наоборот, в ходу были смех и шутки и общее веселье: обычай, отлично усвоенный, в видах здоровья, женщинами, отложившими большею частью свойственное им чувство сострадания»
[314].
Еще печальнее было видеть, по словам Боккаччо, жалкие процессии скорбящих, которые следовали за усопшими по летним улицам. «Мало было таких, тело которых провожали бы до церкви более десяти или двенадцати соседей; и то не почтенные, уважаемые граждане, а род могильщиков из простонародья, получавших плату за свои услуги: они являлись при гробе и несли его торопливо и не в ту церковь, которую усопший выбрал до смерти, а чаще в ближайшую, несли при немногих свечах или и вовсе без них, за четырьмя или шестью клириками, которые, не беспокоя себя слишком долгой или торжественной службой, клали тело в первую попавшуюся незанятую могилу»
[315].
Могильщиков, описываемых Боккаччо, называли жуткими becchini, чья жестокость нависла над чумной Флоренцией как стервятник над полем битвы. Эти суровые деревенские люди, спустившиеся с холмов над городом, заслужили дурную репутацию не только беспечным отношением к смерти – они, казалось, относились к ней почти с насмешкой, – но и своим разнузданным поведением. В городе, наполненном горем и потерями, becchini пили, распутствовали, кутили и грабили, словно заправские пираты. Когда весна сменила лето, ужасы жизни во Флоренции приобрели еще бо́льшие масштабы: глубокой ночью в жилых домах распахивались входные двери, и в дом врывалась толпа пьяных, вооруженных лопатами могильщиков. Они угрожали испуганным людям изнасилованием и убийством, если те не заплатят выкуп.
