Микробиолог Роберт Брубейкер считает, что многие несоответствия между этими двумя вспышками исчезнут, если принять во внимание огромные различия между средневековой и викторианской медициной. Другое возможное объяснение подобных расхождений может заключаться в уникальном воздействии чумы на средневековое общество, которое не знало такой относительно развитой медицины, какой она была в начале XIX века. При обычных вирусных инфекциях бо́льшая часть выживших часто приобретает иммунитет, затем, если наступает следующая вспышка болезни, эти выздоровевшие люди начинают заботиться о больных и об их пропитании. Чума же не пощадила никого. Несмотря на то что ученые знают об аллеле CCR5-Δ32, наиболее точное имеющееся в настоящее время свидетельство состоит в том, что Y. pestis не формирует постоянного иммунитета у своих жертв. Во время Черной смерти эта биологическая странность могла привести к огромной вторичной смертности. Как предполагают и Боккаччо, и Стефани, многие люди, казалось, умирали не потому, что у них были особо опасные формы чумы, а потому, что те, кто обычно заботился о них, были либо мертвы, либо больны. Вдобавок средневековые улицы, возможно, стали еще более грязными и наводненными крысами, потому что все дворники скончались, а те, кто и так питался недостаточно хорошо, истощились еще больше, потому что фермеры, которые производили продукты питания, и грузчики, которые доставляли их в город, также погибли от чумы.
Третье возможное объяснение необычайно высокой смертности от Черной смерти состоит в том, что средневековая пандемия была вызвана необычайно опасным штаммом Y. pestis, чумы сурков, которая по мере продвижения в Европу распространилась на крыс, в то время как Третья пандемия была вспышкой менее смертоносной чумы крыс, которая, по большей части, распространялась среди этих грызунов.
По мнению многих российских ученых, то, что делает чуму сурков более опасной, чем, скажем, чуму крыс или песчанок, можно объяснить историей эволюции. Несмотря на общий ареал проживания, у сурков, возможно, с тех пор как чумная палочка впервые появилась в степи, было больше времени, чем у других грызунов, чтобы выработать устойчивость к ней. Таким образом, чтобы прижиться у сурков, Y. pestis, говоря языком биологии, была вынуждена стать более агрессивной, выбрав стратегию гипервирулентности, что она и сделала, например, путем развития осложнения болезни в легкие.
Многие западные микробиологи задаются вопросом, меняется ли вирулентность бактерий чумы от одного вида грызунов к другому. Однако в отличие от большинства существующих объяснений Великого мора русская теория о чуме сурков обладает преимуществом – она проста. Она предлагает единое, логичное объяснение нескольких аспектов средневековой чумы, которые продолжают озадачивать историков и ученых, среди которых высокий уровень смертности и очень высокая заболеваемость именно легочной формой чумы даже в условиях теплых итальянских весны и лета.
Один или несколько из этих факторов вполне могли быть причиной пугающего числа погибших во Флоренции, а несколько месяцев спустя в Сиене, расположенной в нескольких десятках километров к югу. За исключением Сиены, смертность в других местностях была еще выше, а песнь смерти, разносившаяся по тихим летним улицам, была даже более навязчивой, чем печальный тон повествования Боккаччо.
Сиена, апрель-май 1348 года
«La mortalità cominciò in Siena di Maggio»
[340] – мор пришел в Сиену в мае, – писал Аньоло ди Тура. По другим источникам, чума явилась в середине апреля. Все, что известно наверняка, – это то, что в Сиене, как и во Флоренции, с приходом весны в сельскую местность люди пришли в ужас. Сельские жители, суровые крестьяне, возившие масло в Сиену, остались дома, магазины и лавки были заколочены ставнями, муниципальные суды не работали, а шерстяная промышленность, обеспечивавшая большое количество жителей Сиены доходом и являвшаяся предметом их гордости, остановилась
[341]. Однако одно в жизни сиенцев не поменялось, даже когда роковой весной 1348 года в их город пришла смерть.
Каждый день, как и последние десять лет, сиенцы просыпались каждое утро под крики рабочих, поднимающихся на строительные леса вокруг городского собора, каждый вечер шли домой, любуясь красивейшим видом на Тоскану, белыми мраморными башнями собора и статуями, сияющими ярко-красным цветом под сумеречно-синим тосканским небом. Решение вложить тысячи лир в перестройку главной городской церкви в величественный тосканский собор Святого Петра было типично сиенским. «Эти глупые люди», – так с усмешкой называл Данте в своем «Аде» сиенцев, хотя более точное описание жителей этого средневекового города скорее «пребывающие в заблуждении». Чувствуя себя неловко в тени более крупной и богатой Флоренции, маленькая Сиена бо́льшую часть тринадцатого века тратила все свои усилия на то, чтобы казаться больше, чем была на самом деле, что, как правило, приводило к катастрофическими результатам. Решив, что путь к городской славе лежит через военно-морскую мощь, как в случае с Генуей и Венецией, Сиена, не имеющая выхода к морю, потратила целое состояние на то, чтобы превратить наводненную малярийными комарами прибрежную деревушку под названием Таламоне в крупный морской порт
[342]. Несколькими десятилетиями ранее, решив, что ключом к городской славе и богатству было производство тканей, бедная водой Сиена (вода была необходима для производства ткани) потратила целое состояние на раскопки скалистого холма в низине города в поисках мифической подземной реки под названием Диана.
В лице Аньоло ди Тура город несбыточных мечтаний нашел своего идеального оратора. Реальность хотя и присутствует в записях Аньоло, но не настолько явно, чтобы помешать Сиене идти к «широким залитым солнцем вершинам» городской славы. Так, в 1324 году, когда городская стена была передвинута, Аньоло хвастался, что «население Сиены выросло так, что стены следует переместить до Вальдимонтоне»
[343]. А в 1338 году, когда городской совет решал расширить городскую церковь, Аньоло воодушевился настолько, что в его летописях уже можно было увидеть описание нового собора, парящего над равниной реки Арно, как большой готический корабль, плывущий по морю цвета тыквы. «Сиена, – пишет он, – находится в прекрасном и благостном состоянии. Поэтому и началось грандиозное и величественное расширение городского собора»
[344]. Даже в 1346 году, в год проливных дождей и повсеместного голода, Аньоло оставался, как всегда, оптимистично настроенным. После посещения Кампо, главной площади города, он заявил, что она «красивее любой другой площади в Италии»
[345].
