Наверное, в один из дней 1348 года Аньоло добавил заключительную фразу к своей хронике за тот год: «И я, Аньоло ди Тура, называемый Толстяком, похоронил жену и пятерых детей своими собственными руками»
[353].
Смертность в Сиене была очень высокой. По словам Аньоло, в городе погибло 52 тысячи человек, в том числе 36 тысяч стариков
[354]. В сельской местности, по его оценкам, ушло из жизни 28 тысяч человек. В регионе с потенциально высокой численностью населения в 97 тысяч человек такие данные соответствуют уровню смертности в 84 процента, что большинство современных историков считают преувеличением. По современным оценкам, смертность в Сиене составила от 50 до 60 процентов. В истории с чумой есть еще один «пострадавший». В то время как вечный запрет на азартные игры был отменен в течение шести месяцев (Сиена снова разорилась), реконструкция собора спустя семьсот лет все еще ожидает своего завершения
[355].
Рим, лето 1348 года
В августе эпидемия отправилась на юг, от Орвието к Риму, где разыгрывалась одна из самых необычных из всех малых городских драм средневековой Италии.
Представьте себе Муссолини, только в три раза красивее и в четыре раза экстравагантнее, и перед вами появится герой драмы Кола ди Риенцо, самопровозглашенный римский трибун, выдающийся фантазер и местный герой. За свержение «мафиозного» господства старых высокородных семей Рима римский народ был готов простить своему великолепному ди Риенцо почти все, включая сказки о том, что он был незаконнорожденным сыном немецкого императора, а не деревенского трактирщика. Но когда Кола посвятил своего сына в рыцари, искупав его в крови другого человека, римляне пришли в ужас
[356].
Вторым главным персонажем драмы был заклятый враг Колы, восьмидесятилетний Стефано Колонна, самый могущественный аристократ Рима и просто удивительный человек. «Милостивый Боже, какое величие в этом старике, – писал один современник. – Что за голос, что за лоб и лицо! Какая энергия духа и сила тела в таком возрасте!»
[357] Когда сподвижники Колы убили сына, внука и племянника Стефано, старик отказался оплакивать их, сказав: «Лучше умереть, чем жить в рабстве у клоуна»
[358].
Третьим главным персонажем драмы был галантный и просвещенный папа Климент VI, проницательный сибарит с талией, как у Брата Тука
[359], и непомерно высоким либидо. Говорят, что, когда его упрекали в распутстве, Климент обращался с ходатайством к ex consilio medicorum, которые подтверждали, что он следовал совету своих врачей
[360]. Еще говорили, что он предоставлял своему обвинителю список других любвеобильных пап, имена которых он заносил в «маленькую черную книгу», а затем вслух удивлялся, как же так вышло, что величайшие лидеры церкви оказались в списке величайших распутников.
Последним крупным персонажем в этой драме был Франческо Петрарка, литературная знаменитость и один из первых приверженцев радикального шика. «Я чувствую, что встретил Бога, а не человека»
[361], – написал Петрарка после встречи с красавцем Колой, тем самым доказав, что писать стихи у него получалось лучше, чем разбираться в людях.
Плачевное состояние средневекового Рима стало своеобразным фоном для описываемых событий. К 1347 году великая столица античности превратилась в жалкие руины. Это был город зданий без стен, арок без крыш, пьедесталов без статуй, фонтанов без воды, колонн без арок, город, в котором ступеньки вели из ниоткуда в никуда. С полумиллиона – а, возможно, и больше – жителей, во времена античности численность населения упала до жалких тридцати пяти тысяч, и средневековые римляне, не имея каких-либо других средств поддержки, выживали, разрушая разлагающийся город
[362]. Богачи воровали мрамор и кирпич с имперских руин, чтобы возводить мрачные замки и суровые башни, бедняки – чтобы строить свои зловонные лачуги
[363]. Даже великолепные дворцы на Палатинском холме, бани Диоклетиана и базилика Юлия были уничтожены, а их разрушенные части брошены в печи для производства извести. Материалы, которые римляне не могли использовать сами, они с радостью продавали другим. Многие крупнейшие соборы Италии и даже Вестминстерское аббатство в Лондоне были частично построены из обломков имперских зданий. Летом по утрам средневековые туристы все еще могли видеть женщин с тюками на головах, спешащих через мост Святого Ангела, и рыбаков, склонившихся над своими ловушками и сетями для рыбы на берегу Тибра. Но дальше, за рекой, теперь зловонной и грязной, и центром города, где бедняки жили на улицах настолько узких, что лучи послеполуденного солнца никогда не попадали на черепичные крыши, были только бугристые луга, разрушенные здания и пастбища для коров, простиравшиеся вдоль стены Аврелиана, границы старого имперского города
[364].
Жизнь на римских улицах была в таком же упадке, как и физическое состояние города. Средневековая Италия, находящаяся в состоянии «войны против всех», погрязла в организованной преступности. Правящий класс Рима – великие аристократические семьи, такие как Колонна и Орсини, – вели постоянные войны друг против друга, а жестокость знати порождала и жестокость низших слоев населения: уличных грабителей и хулиганов. В 1309 году, когда папство, последний бастион муниципальной власти, сбежало, в надежде спастись, из Авиньона, гражданский порядок полностью рухнул. Когда «некому было править», писал один современник, драки и грабежи стали повседневным явлением. «Насиловали монахинь и даже детей, жен вытаскивали прямо из супружеской постели. Рабочих, направлявшихся на работу, грабили прямо у ворот города. Священники превратились в доносчиков, проявление пороков оставалось безнаказанным. Существовал только один закон – закон меча»
[365].
