Десять лет спустя площадь де Аккуль еще раз вскользь фигурирует в истории Марселя, хотя в контексте, который в 1338 году был бы непонятен. Упоминание об этой площади появляется в записи, которую нотариус Жакме Эйкар сделал в своей книге 30 апреля 1348-го. Отец Силоны и Огейрона Андре только что умер от чумы, и нотариус Эйкар был вызван на «Процесс», новый суд под открытым небом недалеко от гавани, чтобы оформить передачу опеки над детьми. В дотальном акте было принято записывать как место, так и дату. Соответственно, месье Эйкар и записал – «Процесс», затем, понимая, что это звучит странно, поскольку суд под открытым небом обычно собирался на площади де Аккуль, он добавил поясняющую записку. Он написал, что место проведения суда было изменено ob fecarem mortuorum terribilem de symmeterio ecclesie Beate Marie de Acuis – из-за ужасного запаха мертвых тел с кладбища Нотр-Дам-де-Аккуль, находившегося рядом с площадью
[402].
Чума пришла в средневековый Марсель так же, как туда попадало большинство вещей – по морю. Разносчиком инфекции, по всей видимости, стала одна из чумных галер, изгнанных Генуей в конце октября 1347 года. Так уж вышло, что последним беззаботным днем Марселя было 1 ноября – День Всех Святых
[403]. В полдень за пределами гавани показалась одинокая галера, похожая на акулий плавник, кружащийся в воде. Железная цепь, охранявшая вход в порт, была опущена, корабль спокойно проплыл мимо Ла-Туретта, форта с рыцарями Святого Иоанна, и пришвартовался. Оперативные действия генуэзских властей позволяют предположить, что многие прибрежные города на юге Европы уже находились в состоянии повышенной готовности по отношению к опасным судам, но, как ни странно, галера, уже долго «блуждавшая из порта в порт», не вызывала подозрений в Марселе. Возможно, предыдущие изгнания заставили капитана проявить хитрость. Понимая, что состояние здоровья экипажа вызовет тревогу, он, вероятно, дождался вечерних сумерек, густого тумана или сильного дождя, прежде чем войти в гавань. Какую бы уловку он ни использовал, она сработала. Появление чумы, похоже, застало Марсель врасплох.
«Люди, – рассказывал один современник, – заражались, не осознавая этого, и тут же умирали. После этого жители города прогнали ту галеру»
[404]. Но, как в Мессине и Генуе, Y. pestis нужно было совсем немного времени – всего какой-то час, пока люди не могли понять, откуда исходит зараза. Когда изгнанная галера исчезла в Средиземном море, болезнь уверенным потоком потекла по сумрачным улицам ville-bas, останавливаясь здесь и там, чтобы полюбоваться грудами мусора и отходов, сваленных перед четырех– и пятиэтажными домами. Затем чума устремилась на север, в еврейский квартал Ла Жювери и ко дворцу Марселя, резиденции правительства. Тем временем за пределами гавани изгнанный корабль встретился с еще двумя, и все три галеры исчезли в осеннем воздухе где-то «около испанского побережья», направляясь к Гибралтарскому проливу. Об этой миниатюрной эскадре один современник написал так: «Инфекция, которую эти галеры оставляли на всем пути, особенно в прибрежных городах, была настолько разрушительной, что едва верится в ее продолжительность и катастрофические последствия, не говоря уже о том, чтобы ее описать»
[405]
[406].
Исторические торговые связи Марселя с Левантом и Малой Азией сделали город естественной мишенью для любых болезней, приходящих с Востока. В 543 году Юстинианова чума нанесла ужасный урон городу, а в 1720 году Марсель станет одним из последних городов в Европе, переживших серьезную вспышку эпидемии. Однако чума 1347 года была особенно жестокой. В апреле 1348 года Луис Хейлиген, музыкант, живший на севере в папском городе Авиньон, писал своим друзьям во Фландрии, что «в Марселе умирало четверо из пяти человек»
[407]. Реальная цифра, вероятно, была ближе к одному из двух, но и этого было достаточно аббату Жилю ли Мюизи, который назвал страдания города «невероятными»
[408]
[409].
Другая запись в журнале М. Эйкара свидетельствует о безграничной вездесущности смерти в городе, ведь в течение года здесь исчезла половина населения, численность которого составляла двадцать – двадцать пять тысяч человек. Запись, датированная 10 апреля 1348 года, рассказывает об обращении в суд одного старого хитрого крестьянина по имени Жакме де Поди. Жакме пытался заполучить приданое своей невестки Угеты, недавно скончавшейся от чумы. Целью слушания было установить законность иска старика. Обычно, когда женщина умирала, не оставив завещания, как в случае с невесткой Жакме, ее приданое автоматически переходило ее дочери. Но Жакме утверждал, что и его внучка тоже была мертва, и, даже несмотря на свирепствующую в городе эпидемию, ему удалось уговорить нескольких соседей Угеты явиться в суд, чтобы подтвердить свое заявление. Одна из свидетельниц сказала магистрату, что да, она несколько раз видела девочку на улице после смерти ее матери, но потом она тоже исчезла.
– Почему вы думаете, что девочка мертва? – спросил судья.
Соседка сказала, что однажды она случайно увидела труп девочки в одной из телег, в которых свозили мертвых на кладбище Нотр-дам-дез-Акуль. Следующим наследником был сын Жакме Пейре, муж Угеты. Судья поинтересовался тогда судьбой Пейре. – «Тоже мертв», – заявил Жакме. И снова старик попросил соседа подтвердить свое заявление. Сосед сказал, что Пейре умер сразу после своих жены и дочери, может быть, через два дня, но он не был точно уверен – в эти дни умирало так много людей, что отследить было трудно. Через неделю после слушания месье Эйкар сделал последнюю запись об этом деле в своем журнале: старик Жакме тоже скончался
[410].
