Она закрыла глаза, и в этом сладком сне
Дух ее на цыпочках покинул свое пристанище.
О смерти мы не будем скорбеть.
Ведь смерть ей так к лицу
[458].
В самом начале эпидемии Авиньон предпринял все мыслимые меры защиты. Люди перестали есть рыбу, полагая, что она «отравлена зараженным воздухом», и специи, «из опасения, что их привезли на генуэзских галерах». Они пытались разводить «защитные» костры, а затем стали сжигать евреев – пока Климент не выпустил буллу, осуждающую убийства. Затем по улицам Авиньона прошли кровавые, полуистерические марши со свечами. В некоторых из них приняли участие 2000 человек со всего региона, говорит Хейлиген, – «женщины с мужчинами наравне, многие босиком, кто-то в рубахах или вымазанный пеплом. Некоторые били себя грубыми плетками, пока не появлялась кровь»
[459].
После того как все способы защиты от болезни были испробованы, Авиньон поступил так же, как и другие города, пораженные чумой: он впал в состояние оцепенения, описанное Камю в «Чуме». «Ни у кого из нас уже не сохранилось великих чувств, – говорит рассказчик в романе. – «Скорее бы все это кончилось», – говорили наши сограждане. А говорилось это без прежнего пыла и без прежней горечи. На смену яростному порыву первых недель пришло тупое оцепенение. …Наши сограждане подчинились или, как принято говорить, приспособились, потому что иного выхода не было. …Взгляд у них был такой скучающий, что весь наш город казался сплошным залом ожидания»
[460].
Правда, в самый разгар трагедии в Авиньоне случилось одно чудесное событие.
15 марта 1348 года, когда над городом забрезжил рассвет, повара из папского дворца, писари из Святого престола, камергеры из дворца кардинала Колонны, управляющие, священнослужители и всевозможные слуги вышли на кривые, пропахшие зловониями улочки Авиньона. Над взволнованной толпой стены и окна домов были украшены цветами и драпированы шелком, а на террасах стояли «самые прекрасные и знатные дамы, одетые в те самые дорогие одежды для торжественных событий, которые из поколения в поколение передаются от матери к дочери»
[461].
Около девяти утра зазвучал хор серебряных труб, и морозное утро превратилось в яркую картинку. Под охи и ахи тысячи восторженных зрителей по городу прошел парад ярко одетой знати. Возглавляли процессию улыбающийся епископ Флоренции и размахивающий шляпой канцлер Прованса. За ними шли восемнадцать кардиналов, одетых в алые одежды из тончайшей ткани, а за кардиналами – самая очаровательная пара в христианском мире, ставшая как раз причиной того, что так много людей встало рано этим утром. Это был Луиджи из Таратино, одетый по последней испанской моде – короткие волосы и обтягивающий пиджак, – и «такой же прекрасный, как день», а на несколько шагов впереди него шла двадцатитрехлетняя королева Джованна Неаполитанская и Сицилийская, облаченная в золотое с малиновым одеяние и несущая скипетр и державу. Прекрасная белокурая голова королевы была защищена от бледного зимнего света ярко раскрашенным балдахином, который держали дворяне самого высокого ранга. Толпа была в восторге. «Она, – говорил один восторженный поклонник, – была высокая и благородно сложенная, имела сдержанный и величественный вид, царственную осанку и изысканной красоты черты лица»
[462].
Светлая кожа и белокурые волосы – такое сочетание трубадуры называли «снег на льду». Эта удивительная красота Джованны считалась одним из величайших чудес средневекового мира. «Прекрасна и миловидна» – так Джованни Боккаччо описывал молодую королеву. «Изысканна и очаровательна», – восклицал Петрарка. «Она скорее ангел, нежели человек», – добавлял кавалер де Брантом. Молодой и красивый кавалер Галаццо Гонзага из Мантовы буквально лишился дара речи от красоты Джованны. После единственного танца с неаполитанской королевой кавалер упал на колени и поклялся «обойти весь мир, пока я не одолею в битве двух рыцарей, которых, клянусь, принесу вам в награду»
[463]. Вскоре ко двору Джованны и в самом деле прибыли два бургундских рыцаря, имевшие при себе записку от пылкого молодого кавалера Галеццо
[464].
По характеру молодая королева была типичной неаполитанкой, то есть обладала двумя совершенно противоположными качествами – одни считали Джованну доброй и сердечной, другие, как ее зять, король Венгрии Людовик, называли королеву «великой блудницей, которая правит Неаполем»
[465]. И те, и другие были по-своему правы.
Визит королевы в зараженный чумой Авиньон был связан с тем, что она была замешана в организации одного из самых громких убийств Средневековья. Тремя годами ранее одним поздним летним вечером муж Джованны – и младший брат Людовика, восемнадцатилетний принц Андрей Венгерский, – был найден свисающим с балкона неаполитанского аббатства. Согласно рассказам современников, молодой принц был еще жив, когда его обнаружила горничная, но в момент, когда она стала звать на помощь, из темноты внезапно появилась таинственная фигура, схватила висящего принца за щиколотки и резко дернула вниз, сломав ему шею и убив его
[466].
Узнавшая об убийстве Джованна была безутешна. На следующее утро, едва заслышав имя Андрея, она принималась рыдать: «Мой убитый муж!» Постоянно стеная: «Я так сильно переживаю из-за убийства моего мужа… Я почти мертва от тех же ран», королева несколько дней спустя предложила награду за любую информацию, имеющую отношение к преступлению. Неаполитанцы были тронуты – королева была такой молодой и красивой, а ее горе было таким огромным. Венгры же что-то подозревали – обстоятельства смерти Андрея были необычными. Во-первых, в ночь убийства одна из служанок Джованны, молодая женщина по имени Мабриче ди Паче, зачем-то вызвала Андрея из королевских покоев. Поздно вечером Мабриче постучала в дверь спальни и сказала принцу, что с ним хочет поговорить один из его советников. Было и еще одно обстоятельство: когда Андрей вышел из спальни, где предположительно спала Джованна, кто-то запер дверь изнутри. Странным было и то, что одним из тех, кто напал на принца в темном коридоре аббатства, когда он вышел из королевской спальни, был Раймондо Кабани, муж гувернантки королевы в детстве. После того как Андрей упал на землю, Кабани и два сообщника засунули принцу в рот перчатку, накинули ему на шею петлю, затем вытащили его на балкон и перекинули через перила.
