В завещаниях не прочитать деталей повседневной жизни той осени: там ничего не говорится о бесконечном стуке дождя по соломенным крышам, о глухом стуке лопат на церковных кладбищах, о плаче детей, оставшихся без родителей, и родителей, лишившихся детей, а также о гниющих тушах тысяч овец и коров, лежащих в сырых полях за пределами маленьких деревушек южной Англии. Массовая гибель животных была обычным явлением во время чумы, но, судя по средневековым данным, в Англии она достигла особо крупных размеров. «В тот же год [что и чума], – говорил один летописец, – по всему королевству прокатилась огромная волна эпидемии среди овец. Так, в одной деревне только на одном пастбище умерло пять тысяч овец, а их тела были настолько изуродованы болезнью, что ни одно животное или птица не рисковали приблизиться к ним»
[578].
Гибель животных в Англии, по всей вероятности, была вызвана чумой крупного рогатого скота и печеночными сосальщиками, болезнями, которые возникают именно в сырую погоду. В 1348 и 1349 годах их распространению, вероятно, еще больше способствовало отсутствие пастухов, которые могли бы ухаживать за больными стадами. Однако в других регионах падеж скота мог быть вызван эпидемией чумы. Во Флоренции от нее гибли собаки, кошки, куры и волы, у многих из которых, как и у людей, появлялись бубоны. Самый впечатляющий отчет о гибели животных принадлежит одному средневековому арабскому историку, который рассказывал, что в Узбекистане львы, верблюды, кабаны и зайцы «лежали мертвые в полях, все покрытые нарывами»
[579].
В Англии, как и в других странах, одним из немногих факторов, который мог определенным образом защитить от эпидемии, было социальное положение. Каменные дома богачей были менее уязвимы перед инфицированными крысами
[580], а аристократия и дворяне в целом имели лучшее здоровье
[581]. В самом деле, большинство современных людей пятидесятилетнего возраста позавидовали бы великолепной физической форме Варфоломея де Бургерша, рыцаря и дипломата времен Эдуарда III. Когда Бургерш скончался, будучи уже в зрелых годах, он все еще имел худощавое, мускулистое телосложение, широкие плечи, полный набор зубов и никаких признаков остеоартрита, следы которого присутствовали на всех обнаруженных средневековых скелетах. Согласно одной из оценок, только 27 процентов аристократов и богачей Англии умерли от чумы, по сравнению с 42–45 процентами приходских священников и 40–70 процентами крестьян
[582].
Однако, как отмечалось в одном из стихотворений того времени, никто, даже самые знатные особы, не был застрахован от эпидемии.
Скипетр и корона рухнут на землю
И смешаются в пыли
С кривой косой и лопатой бедняка
[583].
Юго-Восточная Англия, ранняя осень 1348 года
Длинные набережные средневекового Бордо были переполнены тюками с шерстью, упаковками с продуктами, бочками с бургундским вином, а в начале августа 1348 года по ним прогуливалась золотоволосая принцесса Англии Джоанна Плантагенет, младшая дочь Эдуарда III. Ее миловидное лицо и царственная походка, должно быть, казались усталым французским грузчикам, работающим на причалах, настоящим чудом. Вот уже нескольких недель они не видели в городе ничего другого, кроме смерти от чумы. И вот внезапно здесь они словно оказались в сказке про принцессу, где были четыре ярких флага английских кораблей, испанский певец с елейным голосом – подарок от жениха Джоанны, принца Педро Кастильского, – сотня шикарно одетых лучников и два самых главных слуги Эдуарда: Эндрю Уллфорд, упитанный ветеран войн с французами, и Роберт Буршье, юрист и дипломат
[584].
О визите принцессы в Бордо известно мало, за исключением того, что она останавливалась там по пути в Испанию, где осенью должна была выйти замуж за принца Педро, и что утром в день ее прибытия мэр Раймон де Бисквале ожидал процессию на набережной, чтобы предупредить принцессу и остальных участников свадебной церемонии о чуме. Еще нам известно, что англичане отнеслись легкомысленно к этому предупреждению, хотя не известно почему. Неблагоразумие принцессы, вероятно, можно было объяснить ее возрастом. Члены королевской семьи пятнадцатилетнего возраста, должно быть, были более своенравными, чем их простые сверстники, и считали себя бессмертными. Однако безрассудство двух членов королевской свиты, Буршье и Уллфорда, понять труднее. Возможно, Уллфорд, выживший в битве при Креси, где численность англичан составляла четыре или пять к одному в пользу французов, уверился в собственном бессмертии. Или, может быть, мэр де Бискваль не произвел на него и его приятеля-чиновника Буршье должного впечатления – для них он был всего лишь мелким французиком с растрепанными волосами и забавной походкой.
Оба королевских чиновника должны были быть более предусмотрительными.
20 августа Уллфорд умер тяжелой смертью от чумы, единственное утешение – перед кончиной он мог насладиться роскошным видом. Свои последние часы старый солдат провел в Шато-де-Омбриер, великолепном замке Плантагенетов с видом на гавань Бордо. Несколько других гостей свадебной церемонии также умерли, в том числе и принцесса Джоанна, скончавшаяся 2 сентября и оставившая после себя лишь воспоминания о веселом девичьем смехе и так и не надетом свадебном платье, сшитом из четырехсот пятидесяти футов ракематиза – толстой, шелковой ткани, расшитой золотом. А вот тело принцессы обнаружить не удалось. В октябре Эдуард предложил епископу Карлайла огромную сумму, чтобы тот отправился в охваченный эпидемией Бордо и забрал останки принцессы, но теперь неясно, действительно ли прелат ездил в город
[585]. В любом случае, тело Джоанны так и не было найдено. Историк Норман Кантор считает, что это связано с тем, что ее труп сгорел в октябре, когда мэр де Бискваль приказал устроить пожар в гавани. Пожар, который должен был помочь сдержать распространение эпидемии, вышел из-под контроля и уничтожил несколько близлежащих зданий, в том числе, как отмечает профессор Кантор, и Шато-де-Омбриер, где умерла принцесса Джоанна.
