В Саутгемптоне, куда итальянцы приезжали за английской шерстью, а французы привозили на продажу вино, судя по средневековым хроникам, до 66 процентов приходского духовенства, вероятно, умерло в первую чумную зиму
[599]. Остров Хейлинг недалеко от Портсмута также серьезно пострадал от эпидемии. «Бо́льшая часть населения погибла, пока свирепствовала чума, – заявил Эдуард III в 1352 году, – жители угнетены и с каждым днем все больше нищают»
[600].
Хотя некоторые деревни во время Черной смерти исчезли полностью, одна из популярных английских легенд – о том, что сотни деревень были стерты эпидемией с лица земли, – частично оказалась лишь мифом. Недавние исследования показывают, что многие из «потерянных» деревень в действительности исчезли в силу экономического упадка. Другие, хотя и были в конце концов преданы забвению из-за чумы, уже настолько экономически ослабли, что их смерть была все равно неизбежна. Однако легенда о затерянных чумных деревнях не совсем миф. Здесь и там, на зеленой и приятной глазу английской сельской местности можно встретить странные развалины – осыпающуюся стену или заросшую тропу. Они до сих пор напоминают нам о временах, когда повсюду на земле были «смерть без печали, браки без любви, нужда не из-за бедности и бегство не из-за желания побега»
[601].
Несомненно, среднестатистический англичанин боялся чумы так же, как самый обычный флорентинец или парижанин, но благодаря таким чертам английского характера, как невозмутимость и сдержанность, волнения среди населения, подобные тем, что были в Винчестере и Йовиле, и карантины, как в Глостере, случались сравнительно редко. На каждого английского «сына погибели», охваченного страхом, приходилась дюжина Джонов Ронвиков: твердых, сдержанных людей, которые игнорировали опасность и спокойно занимались своим делом. Как заметил один английский историк, «Друзья и родственники умирают в большом количестве»
[602], но средневековые англичане общаются друг с другом, даже несмотря на возможность заражения, в прежнем ключе.
Роневик был смотрителем – или управляющим – в одном из более сорока поместий в сотне
[603] Фарнхем, принадлежавших епархии епископа Эдендона в Винчестере. О личной жизни Джона известно немного, но благодаря средневековым документам мы можем составить представление о том, как он выглядел и говорил. Подобно современным немцам или испанцам, средневековые англичане растягивали гласные, поэтому, если Джон хотел сказать доярке в Фарнхеме: «Мне нравится луна», он сказал бы: «Мне нра-а-а-вится луна-а-а-а». Джон, вероятно, не очень любил наряжаться – в его гардеробе, скорее всего, был один комплект из четырех основных предметов: кальсоны (нижнее белье), рейтузы, рубашка и кертл, универсальная верхняя одежда. По ночам, когда он собирался на свидание к доярке, мать Джона утюжила его единственную рубаху «гладилом» – тяжелым предметом с плоскими стенками, который она сначала накаливала на огне. Как и многие его современники, Джон, вероятно, спал без одежды. Эта распространенная средневековая привычка, должно быть, значительно облегчила работу X. cheopis, крысиной блохе, и P. irritans, блохе человеческой. Поместье Фарнхем, которым управлял Джон, находилось в самом благоприятном районе Великобритании. Этот регион, простирающийся от юга Шотландии до юга Англии, является одним из самых плодородных регионов мира. Только Украина и некоторые районы западной Канады и США могут похвастаться таким же удачным сочетанием хорошей почвы и мягкого климата. Сегодня бо́льшая часть этого английского региона похоронена под широкими городскими улицами и мини-маркетами, но во времена Джона это было бескрайнее золотое море пшеницы и ячменя, перемежающееся аккуратными рядами деревьев и живописными деревушками, где проживало от 30 до 40 семей. Каждый дом был похож на соседний – соломенная крыша, деревянный каркас и глинобитные стены – и каждая деревня была своим отдельным маленьким островком в огромном, вздымающемся море зерна.
Летом 1347 года – за год до пришествия чумы – дела в Фарнхеме шли лучше, чем в последние несколько десятилетий. У епископа Эдендона, возможно, был несдержанный характер, но в XIV веке имения, находившиеся в его ведении, были одними из немногих мест в Англии, где урожайность снова приближалась к уровню XIII века
[604]. На деревенских столах стало больше свежего мяса и эля, а многие из досадных старых феодальных повинностей начали исчезать. В каком-то смысле даже произошел реванш за события 1066 года. По мере приближения середины столетия разговорный английский, язык обычных людей, таких как Джон, вытеснил французский, язык, на котором говорили норманнские завоеватели 1066 года, официальный язык английской аристократии и правительства. В четырнадцатом веке ученый Джон Тревиза заметил, что теперь английские аристократы, многие из которых были потомками нормандцев, знали «французский не лучше, чем их левая пятка».
Имея в своем ведении несколько тысяч акров земли и три-четыре тысячи душ, Джон Ронвик фактически управлял крупным агробизнесом. В книге XI века под названием «Герефа» перечислены основные обязанности управляющего – организация сельскохозяйственных работ и содержание поместья, но человек вроде Джона должен был также знать, как все устроено в поместье: он помогал собирать ренту, налоги и сборы, причитающиеся лорду. Однако в «Герефе» ничего не было сказано о проблемах, с которыми Джон столкнулся осенью 1348 года, когда эпидемия пришла в Фарнхем.
Интересны сроки появления Y. pestis. Фарнхем находится к востоку от Дорсета и Уилтшира, недалеко от границы между Хэмпширом и Сурреем, но первые случаи смерти от чумы в поместье зафиксированы примерно в то же время, что и в этих более западных графствах. Такое совпадение предполагает два варианта развития событий: либо в Суррей чума попала независимо от других городов, возможно, по морю, либо жители Средневековья, такие как епископ Эдендон, недооценивали, насколько быстро чума распространялась по побережью. 24 октября, когда епископ держал в Винчестере свою речь о «голосе в Раме», примерно в двадцати пяти – тридцати милях к востоку, на подступах к Фарнхему уже были или вот-вот должны были произойти первые два случая заражения чумой. Согласно спискам поместья за 1348 год, в октябре умерли двое арендаторов. В ноябре еще трое, а в декабре – восемь человек. В январе число погибших снизилось до трех, а в феврале – до одного. Дождь, холод и стремительный забег по зимнему английскому побережью заставили Y. pestis выбиться из сил. В июне уровень смертности все еще держался на уровне одной смерти в месяц, но затем, в середине лета, когда поля золотились от пшеницы, а амбары поместья буквально гудели от наводнивших их блох, Y. pestis воспрянула духом. Когда июль сменился августом, «людей, которые еще буквально вчера светились от счастья, на следующий день находили мертвыми».
