На Шамблз и Батчер Роу, прямо у входа в Новые ворота лондонской стены, происходила сортировка товаров: мясники в окровавленных фартуках отбирали здесь крупных животных для забоя, а остальные товары направлялись прямо на Чипсайд, улицу, расположенную в нескольких сотнях ярдов к югу. Представьте себе торговый центр, в котором все кричат, от покупателей дурно пахнет, и редко кто из них может похвастаться наличием передних зубов, а музыкальным сопровождением такого шопинга служат звуки со скотобойни на дороге. Это и есть Чипсайд, самое оживленное, самое грязное и шумное место в средневековой Англии. На улице располагалось свыше четырех тысяч отдельных рыночных прилавков, здесь толкались сотни музыкантов и нищих, бесчисленное множество жуликов и мошенников, а также зеваки, кабатчики и разносчицы эля. Может быть, и правда, как утверждал один летописец, «жители Лондона больше всех славились своими прекрасными манерами»
[612], но ни один из этих благовоспитанных лондонцев не жил в Чипсайде.
Чипсайд, главный коммерческий центр Лондона, был еще и местом, куда люди приходили посмотреть на других и показать себя. Весной 1348 года здесь можно было встретить восьмилетнего Джеффри Чосера или совершающего моцион сэра Уолтера Мэнни, одного из великих офицеров короля Эдуарда, или Джона Рикенера, который позже прославился как проститутка по имени Элеонора. Согласно отчету Корпорации лондонского Сити, однажды ночью, уже после чумы, Рикенер «был обнаружен в женской одежде в конюшне возле переулка Сопер, где он совершал отвратительные, неприличные и бесчестные действия в отношении Джона Бритби»
[613]. Бритби, по-видимому, принял Рикенера за женщину и, обнаружив свою ошибку, пришел к выводу, что идеальных людей не бывает.
Если Чипсайд, можно сказать, пульсировал кровавой энергией скотобойни, то закопченные закоулки столицы пульсировали суровыми ритмами индустриальной жизни. «Они просто сводят меня с ума своим грохотом»
[614], – жаловался местный житель на кузнецов, которые наряду с кожевниками и красильщиками, мастерами по золоту и серебру производили бо́льшую часть столичной продукции. Тем не менее многие критикуемые за шум кузницы в действительности вносили важный вклад в жизнь Лондона: древесный уголь, древесина и новый битумный уголь, который они использовали в своей работе, приятно пахли, а зловонный лондонский воздух отчаянно нуждался в ароматных запахах. Санитарные условия в городе даже по средневековым меркам были ужасающими. Периодически река Флит, главная муниципальная сточная артерия, становилась непроходимой из-за отходов десятков уборных или частных надворных построек, которые выстроились вдоль берегов реки, словно стражи, страдающие недержанием, а выгребные ямы Лондона были настолько переполнены, что несчастный гражданин Ричард Рейкер реально утонул в одной из них
[615]. Эдуард III жаловался, что «воздух в городе очень испорчен и отвратительно пахнет»
[616]. Однако главная опасность лондонских отбросов заключалась не в самом запахе, а в том, что они привлекали зараженных крыс.
Рядом с Чипсайдом, самым оживленным местом в Лондоне, располагалась набережная реки Темзы. «В этот город купцы со всех стран под нашим небосводом с радостью причаливали на своих кораблях»
[617] – и на этот раз летописец не преувеличил. Издалека ряды подъемных кранов, похожие на страусов, и корабли с высокими мачтами, устремленными в серое лондонское небо над гаванью, напоминали дремучий лес. Если подойти ближе, то можно было увидеть, что в зарослях этого леса сновали потные, грубые, сквернословящие грузчики, которые толкались вдоль доков, выгружая специи из Италии, вино из Гаскони, шелка из Испании, холстину из Франции, а также древесину, мех, железо и воск из Скандинавии. Ночью гавань меняла свой облик, становясь Королевством Крыс. Пока Лондон спал, тысячи голодных грызунов, подергивая мокрыми носами в прохладном ночном воздухе, покидали стоящие неподвижно корабли, перебирались через доки и бежали вперед, ведомые зловонными запахами спящего города.
В 1348 году направляющийся на юг путешественник пересек Лондонский мост, единственный мост через Темзу, и оказался за городом в Саутуарке, убогом маленьком пригороде, наводненном узкими улочками, небольшими мастерскими, мелкими воришками и сексом прямо в переулках. Когда в Лондоне был введен запрет на проституцию, столичные работники секс-индустрии переехали в Саутуарк, где их стали называть «винчестерскими гусями» в честь единственного архитектурного памятника города – парка епископа Винчестерского
[618].
Другой крупный пригород Лондона, Вестминстер, находился примерно в полутора милях к западу от моста и был знаменит своим большим аббатством и Вестминстерским дворцом (резиденцией короля), а также тем, что был убежищем для преступников. С одиннадцатого века, когда деревня стала резиденцией английской короны, в Вестминстере случалось множество драматических событий, но, пожалуй, самое ужасное из них произошло в сентябре 1348 года, когда эпидемия устремилась в глубь Лондона из Бристоля и Оксфорда и вдоль побережья из Уилтшира и Хэмпшира. Можно представить себе, что происходило в сентябре того года в Вестминстерском дворце: вот Эдуард III и его министры с тревогой изучают карты, вот клерки яростно строчат приказы, вот посыльные спешат из одного кабинета в другой, а прибывающие всадники озвучивают последние новости из Хэмпшира, Бата и Винчестера.
Во время Великого мора административное руководство Англией не останавливалось. Королевские суды и казначейство оставались открытыми, сборщики налогов собирали налоги, а трудолюбивый король контролировал все вопросы, от ситуации с французами до повышения заработной платы, которую он заморозил в 1349 году, а потом снова в 1351 году. Однако первоначальная реакция Эдуарда на эпидемию никак не вязалась с его обычным бесстрашием. Сентябрь 1348 года застал короля в мрачном, задумчивом молчании. Вероятно, потеря принцессы Джоанны, которая умерла в начале этого месяца, тяжело сказалась на нем, но один английский историк, профессор Уильям Ормрод, считает, что изначально Эдуард и его министры недооценили опасность эпидемии. По словам профессора Ормрода, осенью правительство, похоже, перешло из одной крайности в другую: от апатии и безразличия к чему-то вроде паники. В декабре Эдуард уехал из города. Вскоре после этого он послал в Лондон за своими реликвиями и приказал отменить заседание парламента, назначенное на январь 1349 года
[619].
