18 мая, Николас, брат Уильяма
16 июля, Роберт, брат Уильяма
5 августа, Питер, отец Уильяма и Жанны, сестры Уильяма.
10 августа, Жанна, жена Уильяма и Маргарет, сестра Уильяма.
Сам Уильям пережил эпидемию
[667].
Другой Вильгельм, предприимчивый Вильгельм Ливерпульский, видя возможности там, где другие видели только страдания, пришел к выводу, что 1349 год был идеальным для начала похоронного бизнеса. В документах средневекового Ланкашира говорится, что Уильям «сделал так, что тела трети жителей Эвертона [город в Ланкашире] после их смерти стали доставляться к его дому», предположительно для похорон за определенную плату.
Дарем и Камберленд, два самых северных графства Англии, привыкли к стихийным смертям. Сколько себя помнили жители этого региона, они всегда были на передовой в грабительских войнах против шотландцев, которых экспансионисты-англичане могли одолеть в бою, но не победить окончательно. В 1352 году уставший от войны и опустошенный чумой Карлайл, главный город Камберленда, был освобожден от уплаты налогов, потому что, согласно королевскому указу, город был «более чем обычно опустошен эпидемией». Летом 1349 года по Дарему, очевидно, прокатилась волна беспорядков. Имеются сведения о том, что крестьяне отказывались платить штрафы и работать во владениях умерших арендаторов, но неясно, были ли эти отказы отдельными случаями или частью более крупного организованного движения. Не имея проверенных данных, сложно составить впечатление о моральном духе населения, жившего в пограничных районах. Говорят, в годы после чумы по деревням и дорогам графства бродил обезумевший, одинокий крестьянин, который звал свою умершую от чумы жену и детей. Были слухи, что этот человек выводил население из душевного равновесия
[668].
Шотландцы, все еще думающие, что чума – это то, что могло случиться только в Англии, летом 1349 года вели себя достаточно беззаботно. «Смеявшиеся над своими врагами [и] желавшие «Англии ужасной смерти», в марте 1350 года они собрали большую армию в лесу Селкирк, недалеко от границы с Англией, «с намерением напасть на все королевство». Но прежде чем атака началась, «мстительная рука Бога» пересекла границу и разметала шотландцев, наслав на них «внезапную и жестокую смерть»
[669].
События в Селкирке понравились Генри Найтону даже больше, чем 140 погибших от чумы францисканцев в Марселе. «За короткий промежуток времени, – писал он, – погибло около пяти тысяч [шотландцев], а остальные, как слабые, так и сильные, решили отступить назад, в свою страну. Но последовавшие за ними англичане застали их врасплох и убили многих»
[670]. Разгромленные шотландцы принесли чуму с собой домой, но Y. pestis не по душе были пересеченная местность и более прохладный климат Северо-Шотландского нагорья. Предположительно, в стране умер каждый третий житель, а может, потери были даже меньше
[671]. Каким бы ни был точный уровень смертности, он был ниже, чем в Англии.
Для валлийцев, которые фактически уже находились под властью англичан, эпидемия ознаменовала конец надежды, но не убила поэзию. Той полной безысходности весной 1349 года, когда Y. pestis плескалась у уэльских границ к северу от Бристольского пролива, поэт Джуан Гетин писал: «Мы видим смерть, которая вторгается к нам, как черный дым, чуму, уносящую жизни молодых, безродный фантом, не имеющий милосердия к прекрасным лицам. Горе мне, имеющему на теле бубон в подмышке. Он бурлит ужасно, где бы ни появился. Голова, которая нестерпимо болит и заставляет громко кричать. Бремя, которое прячется под мышками, болезненная, агрессивная опухоль, белый комок»
[672].
Помимо поэзии, имеется очень мало свидетельств об уровне смертности в Уэльсе, за исключением того, что она затронула как английских колонистов – или «англичан» – в низинах, так и коренное население – «валлийцев», – которые жили на покрытых туманом холмах. Еще нам известно, что, по мере того как чума набирала силу, в сельской местности Уэльса стали появляться лихие люди, такие как Мадок Ап Ририд и его брат Кенврик, которые «однажды ночью во время эпидемии пришли в дом Айлмара после смерти его жены и взяли оттуда один кувшин с водой и таз стоимостью один шиллинг, [и которые также] украли трех волов у Джона ле Паркера и трех коров стоимостью шесть шиллингов»
[673]. В Ирландии, которая, вероятно, была заражена в конце лета 1348 года через Бристоль, средневековые летописи указывают на то, что эпидемия действительно была избирательна в отношении приезжих и коренного населения. Джеффри ле Бейкер заметил, что в Ирландии чума «унесла жизни большого количества англичан, однако коренные ирландцы, живущие в горах и на возвышенностях, почти не пострадали»
[674]. Это наблюдение отражено в отчете за 1360 год, подготовленном для Эдуарда III. Его авторы отмечают, что эпидемия «была такой сильной и ужасной среди англичан, [но] не среди ирландцев». Ирландский историк семнадцатого века, возможно, еще не забыв о зверствах кромвельцев, писал, что в то время как эпидемия «нанесла огромный ущерб англичанам», с теми, кто являлся настоящими ирландцами, родившимися и выросшими в холмистой местности, «она просто поздоровалась»
[675].
Тенденция англо-ирландцев селиться в прибрежных городах, вероятно, делала их более уязвимыми. Чума, вероятно, сначала высадилась на восточном побережье в Хауте или Далки, двух городах к северу и югу от Дублина, а затем распространилась на сам город. Y. pestis не могла выбрать лучших мест для высадки. Используя скопление маленьких деревень и городков вокруг Дублина как мост из людей, эпидемия быстро перекинулась в менее населенные внутренние районы. К декабрю 1348 года Килдэр, Лит и Маус – три графства вокруг столицы – были заражены, а к концу лета 1349 года чума охватила Клэр и Корк на западном побережье.
Один историк оценивает уровень смертности среди англо-ирландцев в 35–45 процентов
[676]. Коренные ирландцы, вероятно, пострадали меньше, хотя насколько меньше – неясно. Каким бы ни был уровень смертности среди них, в 1348 и 1349 годах Ирландия перенесла множество страданий.
