Пора.
Он проводил меня взглядом. Мерцание карманной петли расширилось и разгорелось до твердого сияющего диска, похожего на зеркало, в котором отражалось солнце. Оно дрожало в воздухе, было нестабильно.
Имбрины посылали подопечных туда группами по три. Я ждал на краю газона вместе со всеми нашими. Кроме Фионы, перезагрузка никому не требовалась.
Она прошла последней. За ней двинулись мои друзья. Потом все имбрины, кроме мисс Сапсан.
– Я всегда смогу сделать для тебя еще одну карманную петлю здесь, – сказала она, подходя. – Если захочешь.
Я посмотрел на нее и благодарно улыбнулся. Но покачал головой.
– Спасибо. Но вряд ли.
Она кивнула. Почувствовала, что я хочу уйти последним, и, развернувшись, шагнула в свет.
Я постоял немного молча. Поднимался влажный ветер. Остаться мне не хотелось. Ни единого укола сожалений. На самом пороге мерцающего зеркала я задержался и помахал отцу. Он тоже поднял руку, но лицо при этом осталось таким пустым, что это, возможно, было на автомате.
Проглотив ком в горле, я сделал шаг.
Глава двадцать пятая
Мисс Шилоклювка умерла на заре.
Долгое время она стойко боролась, но была слаба и устала, и бороться уже не могла. Она испустила последний вздох в объятиях своих сестер-имбрин, многих из которых учила еще девочками, – и своей возлюбленной Франчески. А последними словами ее стала цитата из Эмерсона
[23].
Ничто не мертво: люди лишь притворяются мертвыми и вынуждены терпеть фальшивые похороны и скорбные некрологи, а сами выглядывают тем временем из окна, здоровые и невредимые, уже в облике новом и странном.
Никто из нас до сих пор не бывал на похоронах имбрины. В тот день хоронили сразу троих. Не было ни могил, ни погребений, ни (инструкции нам выдали недвусмысленные) слез. Мисс Шилоклювку, мисс Бабакс и Ви завернули в тонкие белые покровы. Весь Акр явился провожать их. Процессия получилась скорее праздничная, чем печальная: нараспев звучали ритуальные тексты, странные обитатели Акра показывали, на что способны, лились песни на древнем наречии. Кое-кого поразила новость, что Ви была имбриной, но по сравнению с прочими потрясениями последних нескольких дней это была сущая мелочь.
Наш парад завершился у невысокой круглой каменной башенки, в которой раньше проращивали бесцветник – ингредиент непотребной браги, которой печально славились опарышевые фермеры Дьявольского Акра. Никакого значения это, впрочем, не имело. Требования к bælstede
[24] у имбрин не так уж многочисленны: крепкие двери, запоры на них и крыша с дырками. В этой крыше дырок имелось предостаточно.
Никаких речей тоже не последовало. Когда последнее тело положили внутри и дверь запечатали, толпу отогнали так далеко от здания, что я подумал, уж не взорвать ли его они решили. Вместо этого мисс Сапсан издала звонкий птичий клич, и тут же колоссальная туча скворцов снизошла с неба и через дыры втянулась в здание. Внутри поднялся страшный шум.
– Что они там делают? – шепотом осведомился я у Еноха.
– Обчищают кости от плоти, конечно. – В глазах у него блестели слезы. – Их потом измельчат в порошок и превратят в лекарства. У костей имбрин есть множество применений – было бы преступно тратить их зря.
А что, отличное завершение. Вся жизнь имбрины – служение, без конца и края. И даже после смерти им еще есть чем заняться.
Птицы потянулись из дыр назад, в небо. Несколько имбрин, взрослых и стажерок, осторожно приблизились к двери и по очереди заглянули в замочную скважину: убедиться, что кости чисты.
Нур стояла, прислонившись ко мне, с закрытыми глазами.
– Ты в порядке? – спросил я ее.
Как спрашивал всегда.
Она просунула ладошку в мою, подумала секунду и открыла глаза.
– Просто прощалась. Надеюсь, в последний раз.
Облако скворцов поднялось над домиком и растворилось в желтом небе.
* * *
Дел в Акре было невпроворот: предстояли другие похороны, да и немало всего нужно было расчистить, отремонтировать, обсудить… но все это прекрасно могло подождать еще денек или хотя бы несколько часов. Мы, наконец, заслужили немного отдыха. Настоящего, без постоянно висящей над головой угрозы полного уничтожения.
Толпа рассосалась. Все разошлись по своим домам и общежитиям. Никакого массового исхода к выходу из петли и дальше, в настоящее, не наблюдалось, хотя имбрины и опасались, что именно это произойдет после тотальной перезагрузки. Никакие твари и пусто́ты нас больше не донимали и внутренние часики не тикали, но внешний мир со своими опасностями пока никого не прельщал.
Мы с друзьями побрели обратно, в Дом-над-Канавой – с тяжелым сердцем, но все-таки радуясь, что все мы снова вместе.
Мы победили.
После ста с лишним лет борьбы Каул и его когорта чудовищ наконец отправились в небытие. Правда, странным людям все равно оставалось кому противостоять, но это «кому» было обширнее, скучнее и гораздо, гораздо старше. Оно называлось «все нормальное человечество».
Против этой угрозы наше сообщество было заточено с самого начала. Мы ее знали и мы ее обходили. Именно из-за нормальных людей имбрины и начали строить петли еще тысячи лет назад. Из-за нормальных людей мы скрывали свою истинную природу, а имбрины принимали законы, строжайше запрещающие открытую демонстрацию всяких странностей во внешнем мире. Имбрины веками боялись разоблачения и неустанно работали, чтобы его не допустить. Но теперь, когда нас все-таки разоблачили, они встретили этот удар на удивление хладнокровно. Миллард подслушал, как они обсуждали это во дворе у моих родителей и пришли к выводу, что со временем и при известных усилиях то, как нас сейчас воспринимают, можно будет изменить. И нет, не стиранием памяти – нам тогда половине планеты придется память стереть! – а при помощи долгой и планомерной кампании добрых дел. Проявляя добрую волю к миру, мы постепенно взрастим ответную по отношению к себе.
Но до этого прекрасного дня нам еще жить и жить. И до тех пор нам будут нужны петли. В самом этом факте было что-то странно утешительное: мы возвращались к прежнему образу жизни, опасности и ограничения которого… были предсказуемы, привычны и понятны.
Мир никогда не был радушен к странным – таким он и остался и в обозримом будущем не собирался меняться. Но этого было достаточно. Даже Дьявольского Акра было достаточно. У меня есть друзья. Я, кажется, влюбился. И я могу быть здесь счастлив – работая над восстановлением нашего мира и превращением его во что-то такое, чего уже никому никогда не удастся разрушить. Во что-то… да, нерушимое.
