– Ну, скажу я вам, это настоящая историческая достопримечательность, – сообщил Клаус, разглядывая экспульсататор через увеличительное стекло, которое крепилось к налобнику. С этим стеклом, сквозь которое один глаз казался огромным, он смахивал на какого-то близорукого циклопа. Перевернув прибор, Клаус потыкал в него крохотной отверткой, не толще иглы, – и крышка открылась. Действовал механик уверенно: несмотря на крепкую выпивку (а может, наоборот, благодаря ей), руки не дрожали.
– Хм-м-м-м-м… – протянул он, вглядываясь во внутренности прибора. – Потрясающе…
Он отвел лупу от глаза и повернулся к Милларду:
– А ты, часом, не показывал его Перплексусу Аномалусу?
– Нет. Перплексуса механические штуки не интересуют. Карты, архивы, дифференциальные уравнения – это да, но…
– Вот и хорошо, – кивнул Клаус. – У этого типа липкие пальцы. Заметит что-нибудь блестящее – пиши пропало. Все себе в гнездо тащит, как сорока. На прошлой неделе зашел ко мне в мастерскую – так я после него все проверил. И знаете что? Пропала бедренная кость из моих лучших и самых старых костяных часов!
Выражения лица Милларда я, конечно, не видел, но от него так и веяло недоверием.
– Я на все сто уверен, что Перплексус не брал твою кость, но когда увижу его в следующий раз, обязательно спрошу…
Договорить ему помешала внезапная какофония, разразившаяся в мастерской: добрая сотня часов пробила одновременно. Мы с Нур зажали уши. А Клаус уже опять впился глазами в экспульсататор и как будто ничего не заметил. Теперь стало понятно, отчего он так плохо слышит. Оглох от своих часов.
Когда снова стало тихо, Клаус спросил:
– Вы же в курсе, что эта фигулина уже свое отыграла? Она одноразовая.
– Да, мы знаем, – сказал Миллард. – Но была надежда, что ее можно как-то перезарядить и использовать еще раз.
Клаус выпучил глаза и покатился со смеху.
– Нет, нет… что ты! Невозможно! А даже если бы и был такой способ, я бы все равно не взялся. Нехорошее это дело.
– Почему? – удивился я.
Механик откинулся на спинку стула и наставил обвинительный перст на наш псевдосекундомер.
– Вы в курсе, на чем эта хреновина работает?
– На пружинах?
– Пружины заводят часовой механизм, это верно. Но я не о том. За счет чего, по-вашему, происходит реакция экспульсии? – Теперь, когда речь зашла о том, в чем он разбирался по-настоящему, Клаус, наконец, заговорил не как брюзгливый старый золотоискатель, а как подобало ученому. – Откуда берется та сила, которая в мгновение ока перенесла вас вдоль всего восточного побережья Штатов и на пару дней вперед во времени?
– Не знаю, Клаус, – признался Миллард. – Может, ты нам расскажешь?
Механик подался к нам и понизил голос.
– Это, чтоб вы знали, вещество очень редкое и этически сомнительное. Это доза концентрированного экстракта души. Может, слыхали – тутошние торчки ее называют «дуушечка»?
Я не слышал этого слова уже давно, и от него у меня екнуло сердце. Это было то самое вещество, которое твари выкачали из моего деда. То самое, на которое они подсадили многих слабовольных странных, чтобы удобнее было ими управлять.
– То есть амброзия? – уточнил я.
Клаус сверкнул на меня сквозь лупу гротескно увеличенным глазом и кивнул.
– Ага, она самая. Вот потому-то эти чудо-штучки, – он легонько постучал пальцем по экспульсататору, – и не вошли в массовое производство. Топливо слишком уж дорого обходится.
– А что, если мы добудем тебе полную склянку? – спросил я.
– Каким образом? – Клаус прищурился на меня с подозрением. – Ты что, дилер?
Нур рассмеялась.
– Нет-нет, Клаус, всех дилеров из Акра уже выгнали. А ты что, и правда не знаешь, кто перед тобой?
– Не знаю и знать не хочу. И не собираюсь иметь дела ни с кем, кто торгует дуушечкой.
– Он не торгует, – заверил механика Миллард. – Но если я правильно понял, Джейкоб намекает, что мы могли бы раздобыть одну из тех склянок, которые реквизировали у тварей после захвата крепости. У них там был огромный запас, хотя, наверно, бо́льшую часть уничтожили еще в ходе сражения.
– Даже если и так, я все равно не прикоснусь к этой дряни.
Миллард на пару секунд задумался.
– А что, если мы вернем тебе бедренную кость от часов?
Клаус почесал белоснежную бороду.
– А кто-нибудь из вас вообще знает историю этих костяных часов? Это весьма необычный образчик странной горологии
[6].
– Я лично не знаю, – сказал я и бросил взгляд в сторону Милларда.
– Не-а, – сказал тот.
– Ну тогда я вам расскажу. – Клаус устроился на стуле поудобнее и сложил мясистые руки на груди.
– Давным-давно в городе Праге жил один странный часовой мастер по имени Миклаус. Он построил башенные часы на главной площади, и это было настоящее чудо света. Другие города завидовали Праге и хотели, чтобы Миклаус смастерил такие же часы и для них. Но Прагой правили недобрые, ревнивые люди. Они решили ослепить Миклауса, чтобы он больше ни для кого не смог построить часы и другие города не затмили бы славу Праги. Лишившись зрения, а с ним и возможности работать, мастер сошел с ума. Однажды ночью он бросился в механизм городских часов, и его раздавило насмерть огромными шестеренками.
– Какой ужас, – прошептала Нур.
– Его сын тоже был часовщиком, – продолжал Клаус, – и хотел сохранить память о своем отце. Он разрыл могилу Миклауса, взял его кости и сделал из них другие часы – как говорят, еще лучше пражских. Так оно или нет, сказать не могу – не бывал я в Праге. Но часы из костей Миклауса точно непростые: в них будто бы обитают духи. А еще у них есть какие-то странные свойства – я пока еще не совсем понял какие. Я уже много лет с ними вожусь на досуге.
– А откуда у тебя эти часы? – полюбопытствовал Миллард.
– Достались в наследство. Миклаус – мой двоюродный прадедушка и тезка.
Он сказал это так небрежно, что я на секунду опешил, прежде чем понял, что и как.
Клаус вздохнул с таким видом, будто все потеряно:
– Я попытался вломиться в кабинет к Перплексусу и забрать кость, но охрана меня вытолкала в шею. А какой-то их большой начальник сказал, что, если я посмею еще раз что-то такое учинить, меня вышвырнут из Акра. Вообще-то, я не хотел сюда переезжать… – Он пожал плечами и как-то весь обмяк. Внезапно он показался мне совсем маленьким, несмотря на всю свою грузную комплекцию. – Но теперь тут мой дом.
Мне было интересно, что сталось с его женой – ну, той, которую твари захватили в плен. Но коль скоро ее тут не было, спрашивать не имело смысла. К тому же его реакция на предложение использовать амброзию многое объясняла.
