Иду за тобой.
Уже приближаюсь.
Уже…
ГЛАВА 6
Я был ураганом, а за мной шествовал огонь. По крайней мере, именно так я чувствовал. Это хорошо. Чаще всего я переходил в мир Между совершенно спокойно, чувствуя разочарованную меланхолию. Я делал, что нужно было сделать, или вообще ничего не делал и возвращался домой. Но несколько раз я попадал в Страну Полусна взбешенным, дыша местью и жаждой убийства, и тогда под моими ногами лопались тротуарные плиты. По той стороне все зависит от того, в каком состоянии находится твой дух, а не мышцы. Марлена тоже это чувствовала, рвясь вперед, словно гусарский конь. В Могильно.
Где бы оно ни было.
Я ехал. Рассекал темноту, пепел и пыль оседали седым покровом на моем плаще, оставшемся от командира немецкого танка, и на баке мотоцикла.
Это состояние в какой-то степени можно сравнить с тем, какое у взбешенного человека, едущего на ночном автобусе. Если он уставший, придавленный стрессом или приболевший, со сех сторон к нему лезут всякие ненормальные, наседают, цепляются, тянут за рукав. "Вот ты молодой, так я тебе скажу". Или же он привлекает к себе взгляд едущей по тому же маршруту людоедки: "Ну, и какого, блядь, пялишься? Что-то тебе не нравится? Отсосать тебе?". Когда же такой в бешенстве, а в его жилах течет бензин и серная кислота, ты только можешь помечтать о зацепках. Пьяницы вежливо глядят в окно, людоедка чего-то там бурчит себе под нос и пялится под ноги.
Здесь весьма похоже.
Потому-то ничто и никто не пытался меня задержать по дороге в Могильно. Я проезжал мимо странных, переполненных карикатурными халупами деревушек, мчался через дикие, исхлестанные клубами пыли поля, пролетал через городишки. У меня сложилось впечатление, будто бы таинственная, горячечная жизнь мира Между замирает, когда я приближаюсь, что затихают перешептывания и необычные шелесты, что тени вливаются во мрак, что запираются ставни и гаснут огни. Я проезжал, и вокруг воцарялась тишина.
Той ночью я сам был упырем. Всадником Апокалипсиса. Кем бы ты ни был, меня лучше не задерживай. Пожалуйста. Ради твоего же добра.
Я еду в Могильно, где бы оно не было.
На той стороне известно, чего ожидать. Всегда. Имеются дорожные знаки, указатели, у местностей имеются таблички с названиями. А тут – совсем не обязательно. Не у каждого из подобных предметов достаточно сильное Ка, не у каждого имеется значимость. Иногда здесь он просто не существует.
Я не дождался зеленой, милой глазу таблички с нанесенной отражающей краской надписью "Могильно". Табличка была белой, а черные готические буквы гортанно кричали "Mógelnwald".
Прибыл.
Деревня спал под тяжелыми, замшелыми крышами; накопленные в течение столетий крестьянские упыри попрятались во мраке. Селение с одной улицей. Пинком я сменил скорость и покатился по дороге. Халупа за халупой, некоторые сожженные: обугленные скелеты, с обвиняющее торчащими в небо печными трубами. Магазин, герековское сельпо – плоский, уродливый павильон из бетона; очень старая корчма с названием, выписанным на наклонной доске над дверью. И ни следа от монастыря.
За деревней я свернул и покатился назад, стуча двигателем.
Эй, не раздражайте меня. Не сегодня.
Двери домишка я открыл пинком, вступил душную, плотную темноту с запахом лежалого сена, капусты, пыли и клопов. Пусто. Я прошел через кухню, приспосабливая глаза к мраку. Стол, стулья, покрытая кафельной плиткой туша кухонной печи, под стеной кровать с огромным кровавым пятном на сбитой постели. Двукрылые двери в комнату уступили со скрипом.
А если эта халупа появилась в те времена, когда монастыря не было?
Посреди комнаты я увидел висельника. Самоубийца. Упавший стул, бессильно свернутая голова, вытаращенные глаза с кровавыми жилками, опухший языку, выступающий из темно-синих губ.
Одним движением я вытащил тесак и резанул натянутую веревку. Труп рухнул на пол, словно громадный, напитанный водой мешок. А потом начал неловко подниматься.
- Nein… Nein… - хрипло проблеял покойник. Я наступил ему на грудную клетку и отвел курки обреза. Вот никогда до меня не дойдет логика этого мира. Почему мертвый висельник должен бояться ружья?
- Nein! – завопил тот. – Ich habe Kindern, Herr Offi-zier! Nicht schiessen!
- Где находится монастырь? Процедил я. Вот откуда мне знать, как по-немецки монастырь. – Ein Kirch. Klo-ster? Wo ist?
- Ich verstehe nicht, Herr Offizier. Bitte… Bitte…
- Wo?
[13]
Я плюнул на это дело. Быть ожжет, если бы его пристрелили, он сделался бы более разговорчивым.
- Под лесом… - прошипело в мою сторону в кухне, от окровавленной постели. Я остановился.
В койке лежал новорожденный, весь покрытый кровавой слизью, неумело шевеля конечностями. Глаза его ярко светились грязной зеленью. И он говорил по-польски.
- Монастырь находится под лесом, дорога направо… - жутко захихикал он, после чего вполз в логовище из окровавленных тряпок.
- Спасибо, - сказал я и вернулся к мотоциклу.
Я открыл одну из сумок, висевших на заднем колесе, и извлек Буссоль. Не знаю, почему я не вспомнил о ней раньше. Понятия не имею, чем она была в предыдущей жизни, но штука старинная. Немного похожая на компас, а немного – на складную астролябию. После открытия коробочки я выставил ось и увидел, как бронзовые обручи вращаются в различных плоскостях, образуя шар из подвижных элементов. Стрелка задрожала, потом начала крутиться вокруг циферблата, пока не указала направление. Как правило, она вела меня туда, где что-то происходило. Где появлялось Ка заблудившегося покойника или случались какие-то аномалии. Вот только доверять ей я не мог.
На сей раз выбора у меня не было. Пришлось верить Буссоли и указаниям маленького упыря, который шипел мне по-польски с койки.
Я обнаружил нечто, признанное мною за монастырь. Все из красного кирпича, замкнутое в крупный четырехугольник стен. Были видны крыши, небольшая башня колокольни. Внутри мерцал огонь и был слышен крик Патриции.
Я съехал с дороги, подскакивая на выбоинах, и поехал по траве вдоль стены. Затормозил, отирая руль о кирпичи, запрыгнул на седло, отскочил от него и перекатился по вершине ограждения на другую сторону. В одну секунду, не раздумывая.
Свалился я на кладбище, среди могил, среди крестов, ангелов и кустов болотного кипариса. Огонь, громадный, гудящий и бьющий в небо искрами, горел посреди двора. Горел выложенный круг, а внутри него я увидел столб с извивающимся силуэтом и услышал крик. Все это я увидел, разогнавшись будто атакующий носорог, перескакивая на бегу через могилы и размахивая обрезом. Костер, оглушительно трещащий языками пламени вал, был выложен из сухих, серых веток, ощетинившихся крупными шипами. Тернистые кустарники горели, что твое ракетное топливо, но они были легкими. Я развалил пинком то, что было у меня на пути, почувствовал, как острые шипы раздирают мне кожу, как снопы искр попадают мне на лицо, на бороду, в волосы.
