Нужно было возвращаться, только я опасался, что не успею на станцию до наступления темноты. А поезд мог уже и не приехать. Впрочем, а куда я должен был возвращаться?
Опять же, билет я отдал.
Очень осторожно я выглянул из-за шторы. На тесной, заброшенной улочке было, похоже, еще темнее.
Они пришли перед рассветом. Даже и не знаю: то, что меня сморило, было сном, какой-то летаргией или даже смертью. Это нечто было темным, не имело запаха и глубоким. На меня навалилось после многих часов качания вперед-назад в пустом номере, обозрения собственных рук и прислушивания к трескам, скрипам и стукам за дверью.
Снова я начал распадаться, тонул в каких-то провалах беспамятства. Я видел, как кости просвечивают сквозь кожу. И еще мне казалось, будто бы у меня выпадают волосы.
Все это неожиданно лопнуло в одном взрыве грохота, яркого света, топота подкованных башмаков. Упало на мою несчастную башку в один миг, вместе с вонючим, шершавым мешком, который мне завязали вокруг шеи.
Я успел всего лишь раз ударить ногой, вслепую выстрелить. А потом уж не было ничего – только боль. Я дергался, визжал, чувствовал жесткие, мозжащие удары, приходящие со всех сторон, и каждый из них был будто молния. Как будто меня избивали стальными прутьями. А под конец уже не было ничего, только лишь онемевшее море боли и крови, одна ширящаяся опухоль, в которой я тонул, чувствуя и слыша все меньше и меньше.
Я почувствовал, что меня тащат по ступеням, слышал треск двери и очутился в грохочущей разболтанным двигателем душной темноте. И все это было отдаленным, будто горячечный бред.
Реальным было лишь приливное, тяжелое море боли, в котором я тонул.
Мешок с головы содрали в каком-то грязном подвале из голых кирпичей, перед металлической дверью. Я попробовал оглядеться и тут же получил по мордасам. Солидно, профессионально, так что вселенная в моей голове тут же взорвалась. Я подумал, что до того был настолько опухшим, что достаточно было пощечины возмущенной девицы-подростка.
Я еще успел зарегистрировать, что окружают меня существа, сложенные из скрипучей черной кожи, резины и железа. Заметил я лишь длинные плащи, белые лица, похожие на венецианские маски, и то, что я трясусь, как еще никогда в жизни.
А потом старая, толстая дверь из покрашенной зеленой краской стали открылась передо мной, и меня впихнули вовнутрь.
За спиной грохнуло металлически и окончательно, послышалось щелканье запоров.
Комната была маленькой, квадратной, без окон, стены до половины и пол были выкрашены коричневой масляной краской. Передо мной стоял стары, много послуживший письменный стол со светящей мне прямо лицо лампой. Я видел лишь сплетенные на столешнице ладони и концы кожаных рукавов. Мне показалось, будто бы их владелец носит какие-то изысканные кожаные перчатки, но это сами ладони были скреплены заклепками и кусками металла. Я глядел, как он медленно открывает потертую коричневую папку, как осторожно перекладывает записанные от руки листки бумаги.
Я стоял, пытаясь овладеть дрожью, но с этим мало что можно было сделать.
Физиология.
Сидящий за столом закончил перелистывать листки, после чего вынул из жестяной кружки карандаш и начал крутить его в пальцах. Рядом с папкой стояло блюдце, на котором устроился стакан с чаем, помещенный в стальной подстаканник. И заполненная наполовину пепельница из артиллерийской гильзы.
Царила тишина. Ладони исчезли со столешницы, я услышал шелест бумаги, потом тарахтение спичечной коробки. Раздался звук трения спички по намазке, вздох, после чего в ослепительном круге света закружило облачко голубого дыма.
- Фамилия, имя, отчество, - пролаяло сухим, чиновничьим тоном из-за лампы.
Рот у меня был наполнен кровью. Я проглотил ее, хотя серьезно размышлял над тем, а не выплюнуть ли ее на пол. Потом внутренне махнул на это рукой. Зачем гнать лошадей? Я очутился в наихудшем месте вселенной. Если именно это можно было встретить на той стороне, то никакая преисподняя ничего лучшего придумать уже не могла.
- Посадить его.
Кожано-стальные лапы выросли из темноты у меня за спиной и схватили, что твои клещи. Деревянный табурет, стоящий посреди комнаты, был пинком перевернут вверх ножками, я же чуть не взбесился.
Я ведь не вчера родился. Людей заставляли сидеть на перевернутых табуретах во времена моих дедушек и бабушек, моих родителей и в моем собственном. Я понимаю, что это означает, так что не дам себя посадить или к чему-то приковать.
Трудно сказать, сколько времени это продолжалось. Безнадежное сражение тянется бесконечно, и одновременно оно же слишком уж короткое, учитывая то, что происходит потом.
Я дергался, пинался, бил ногами и руками, головой локтями, беспрерывно собирая бесконечную лавину ударов.
Выиграл только в том, что не дал усадить себя на ножке табурета, мне удалось его даже сломать. За это меня еще раз отдубасили, принесли другой табурет и усадили уже нормально. Это не сильно что-то изменило.
Я был всего лишь обрывком боли и страха, сидел под лучом света, словно червяк на столе для вивисекции, так что, в конце концов, сообщил свои имя и фамилию.
- Тааа… - сообщил чиновник за лампой, как будто ничего и не произошло, в столб света от лампы вплыл очередной клуб дыма. Белая, окованная металлом и заклепками ладонь ненадолго подняла в темноту стакан вместе с торчащей из него ложечкой. Он вновь начал перелистывать листы из папки. – Так что мы тут имеем? Родившийся… Проживающий… Трудоустроенный в… Не… прак… ти… ку… ющий. Внесемейные связи. Прелюбодеяния. Злоупотребление понапрасну… Непосвящение… Непочитание… Возжелание жен… Занятия ок… куль… тиз… мом. Ну, и что теперь будет? – риторически завершил он отцовским тоном.
- Зачем вся эта комедия? – спросил я.
Собственно говоря, в основном я испытывал разочарование и ярость. Где-то в глубине душт я рассчитывал на то, что преисподняя – это слишком несправедливая, бессмысленная и ничему не служащая концепция, что она попросту не будет иметь места. Но я не предвидел того, что эту концепцию вовсе не будет предполагать высшая сила. Дайте людям чуточку свободного пространства, и они тут же вам ее, преисподнюю, склепают. Со всеми ее кругами, котлами и всем тем, что ттлько придет им головы.
Сквозь вращающиеся круги боли в голове до меня дошло, что я понятия не имю, а зачем меня допрашивают. По привычке? О чем они спросят? Про шпионаж?
- Где книга? – спросил чиновник, нервно помешивая чай
Он отложил ложечку на блюдце и вновь отхлебнул глоток где-то в темноте. Я понял, что это конец. Когда у тебя имеется какая-то тайна, в самом окончательном случае ты можешь ее слить. Но когда не знаешь, что они имеют в виду, тогда хана.
Но только, к сожалению, начало.
Единственное, что стояло по моей стороне, это энтропия. Мой собственный распад. На том свете ты такой, каково состояние твоей души, разума, или как там это называется. В тот мир я вступал могучий, словно дракон, только моя сила испарилась. Ее забрали Патриция, кража тела и бесконечное бродяжничество среди упырей. А теперь я распадался на фрагменты, даже перестал кое-что чувствовать. Я онемевал. Все, что они могли сделать, лишь ускоряло этот процесс. Во всяком случае, так мне казалось.
